Разве можно привыкнуть к тому, что сначала тебя пригласили, а теперь собираются съесть?
Признание (Тики/Аллен)
срок беспечных метаний меж двух ипостасей прошел, душа мёртво затихла, о прежних друзьях не скорбя;
больше Граф почему-то меня не зовет «малышом», как я, Аллен Уолкер, в насмешку назвал почему-то тебя;
словно страсть и мятежность продули все ставки свои в покер с боем треклятым, в котором не ты одолён;
я касаюсь рубцов так, как будто они не мои, так, будто всё после смерти – лишь странный и проклятый сон;
Удовольствием я не приверженец лишних роптаний судьбе, да на что? – со мной новые силы и будто бы прежняя стать;
но меж тем что-то важное слишком досталось тебе, а что именно, Аллен, мне даже маркизом бессильно понять;
хотя ум мой и прежде-то был не во всем уж особо остер, когда метки теснят, придушая, как калёные в кузне тиски;
так мне кажется – понял бы с легкостью пыльный шахтер, почему ноет сердце тревожно от страшной тоски;
без тебя мне едины и шпили дворцов, и трущобные прелости крыш, разъедает апатия сердце, как медленный яд;
и из этого Ада меня никому не дозваться, малыш,
может, только в моменты, когда эти шрамы болят.
срок беспечных метаний меж двух ипостасей прошел, душа мёртво затихла, о прежних друзьях не скорбя;
больше Граф почему-то меня не зовет «малышом», как я, Аллен Уолкер, в насмешку назвал почему-то тебя;
словно страсть и мятежность продули все ставки свои в покер с боем треклятым, в котором не ты одолён;
я касаюсь рубцов так, как будто они не мои, так, будто всё после смерти – лишь странный и проклятый сон;
Удовольствием я не приверженец лишних роптаний судьбе, да на что? – со мной новые силы и будто бы прежняя стать;
но меж тем что-то важное слишком досталось тебе, а что именно, Аллен, мне даже маркизом бессильно понять;
хотя ум мой и прежде-то был не во всем уж особо остер, когда метки теснят, придушая, как калёные в кузне тиски;
так мне кажется – понял бы с легкостью пыльный шахтер, почему ноет сердце тревожно от страшной тоски;
без тебя мне едины и шпили дворцов, и трущобные прелости крыш, разъедает апатия сердце, как медленный яд;
и из этого Ада меня никому не дозваться, малыш,
может, только в моменты, когда эти шрамы болят.