Разве можно привыкнуть к тому, что сначала тебя пригласили, а теперь собираются съесть?
Дети тёмной метели (Дазай, Портовая Мафия)
Сон, пропитанной солью, театр с паскудною ролью — он за берегом, там. И проклятия рана, как плащ вокруг стана — всё по пятам.
В этом городе старом, тут, где всё не за даром, где в уценку мечты.
В этом порте усталом, где стать можно товаром, как ты.
Тьму ночную наруша, свою страстную душу, выдирая из проклятых снов, совершая ошибку, ты продал за улыбку да ещё пару слов.
Смерть не шутит с пажами, и теперь миражами, идущими вкось, обещание это, тень больного завета — совсем расплылось.
Смерть не ведает жалость, та хрупка, затерялась, в том шальном мираже, и душа тем досталась, кто не дышит уже.
За печаль только ветер, играя, в ответе, тёмной шапкой кудрей. Его призрачный шёпот, как отданный опыт, мол давай, не старей. В поддавки с ним играя, ты-то знаешь, нет рая, но не сдаться — никак. А морская пучина учит: проще кончина, если смерть лишь пустяк.
Хрупок: правда отцова, слёзы тонут в воде, а укрыться от зова, можно, только вот где?
Стены мёрзлые возле, мысли тленом обросли, под их ворохом — страх. И ты знаешь, что после, там, в дрожащих огнях. Исповедь в старой книге, тёмно-ржавые лиги, порох с запахом стали, а враги есть друзья. Между пальцев сердца, остывая, дрожали, как совесть твоя.
Дети тёмной метели стали тем, кем хотели, такие как есть.
Но конечной своей и не знающий цели — ты всё ещё здесь.
И бинты как доспехи прилеплены к коже, не пройдет благодать. Пусть содрал бы их вместе, за счастье, но всё же... того не видать.
Шёпот крепнет — тоскливо и нудно в полночную тишь, обвещая: хорошим, Осаму, быть трудно.
Услышь.
Сон, пропитанной солью, театр с паскудною ролью — он за берегом, там. И проклятия рана, как плащ вокруг стана — всё по пятам.
В этом городе старом, тут, где всё не за даром, где в уценку мечты.
В этом порте усталом, где стать можно товаром, как ты.
Тьму ночную наруша, свою страстную душу, выдирая из проклятых снов, совершая ошибку, ты продал за улыбку да ещё пару слов.
Смерть не шутит с пажами, и теперь миражами, идущими вкось, обещание это, тень больного завета — совсем расплылось.
Смерть не ведает жалость, та хрупка, затерялась, в том шальном мираже, и душа тем досталась, кто не дышит уже.
За печаль только ветер, играя, в ответе, тёмной шапкой кудрей. Его призрачный шёпот, как отданный опыт, мол давай, не старей. В поддавки с ним играя, ты-то знаешь, нет рая, но не сдаться — никак. А морская пучина учит: проще кончина, если смерть лишь пустяк.
Хрупок: правда отцова, слёзы тонут в воде, а укрыться от зова, можно, только вот где?
Стены мёрзлые возле, мысли тленом обросли, под их ворохом — страх. И ты знаешь, что после, там, в дрожащих огнях. Исповедь в старой книге, тёмно-ржавые лиги, порох с запахом стали, а враги есть друзья. Между пальцев сердца, остывая, дрожали, как совесть твоя.
Дети тёмной метели стали тем, кем хотели, такие как есть.
Но конечной своей и не знающий цели — ты всё ещё здесь.
И бинты как доспехи прилеплены к коже, не пройдет благодать. Пусть содрал бы их вместе, за счастье, но всё же... того не видать.
Шёпот крепнет — тоскливо и нудно в полночную тишь, обвещая: хорошим, Осаму, быть трудно.
Услышь.