Название: Цикл: Алфавит @ficbook
Автор: Марианна Кросс
Бета: Celiett
Жанр: всякий разный
Рейтинг: G — PG-13
Примечание: сборник драбблов, выстроенных по буквам алфавита. Персонажи различные. Жанры различные.
Спасибо бесценной Celiett за вдохновение на написание, все до последней буквы - ей

Буквы А-К


Л

Название: Ложь и вилка
Размер: мини, 1231 слово
Пейринг/Персонажи: Тики, Граф, Роад, Тизы
Категория: джен
Примечание/Предупреждения: самая капля крипоты, преканон, Нойские любовные посиделки

читать дальше

– Снова ты ел у себя, без приборов, малыш Тики, – журит Тысячелетний Граф.

Его голос ласков, но Тики готов втянуть голову в плечи.

Ему тяжело в роскошной столовой. Ему непривычно, что стол накрыт десятками блюд и приборов, что скатерть под ними вкусно шуршит крахмалом, что спину нужно держать прямо, не сгибая, и тщательно приглаживать щеткой непослушные кудри перед обедом, чтобы те не напоминали гнездо.

Тики всего лишь шестнадцать, и до того, как войти в семью Ноя, он уже плохо видел, потеряв остроту зрения в удушливых шахтах из-за темноты и угольной крошки.

Он уже несколько лет ел лишь с салфеток, разложенных по земле, ел грубую пищу, часто просто наломанные на куски хлебцы из серой, второсортной муки. Он запивал вином, разбавленным настолько, что в нем едва угадывался цвет. Он был почти всегда не полностью сыт, потому, даже если удавалось заняться рыбалкой с хорошим уловом, он вонзал иногда зубы в еще живых, трепещущих рыбин. Чтобы приглушить немного острый голод до их поспевания на огне.

Теперь же у него есть все, что угодно: серебряные вилки, изящные, легкие, с пышнощекими ангелками на концах. И изысканные сласти, приготовленные лично Графом, и омар, мертво взирающий хорошо проваренными глазами из золоченой супницы.

И в недалеком будущем, по словам Графа, у него еще будет титул, всамделишный аристократический титул, как уже теперь есть дорогие, хорошо подогнанные по фигуре костюмы, есть цилиндры лучшего шелка, как у Графа.

Только вот нет сил сказать правду – что его прямо сейчас тянет выпить, пусть даже то неприлично. Что несколько вилок он вчера проиграл в подворотне, не потому, что нужны были деньги, а просто игра успокаивала волнение.

Тики опускает глаза и кивает головой, хотя видно, что Граф – все знает.

– Это плохо, – сетует Граф. – Мы скучали по тебе за завтраком.

– Плохо-плохо, – подхватывает Роад, таким тоном, словно намного старше.

Тики чувствует, как краснеют у него щеки, прогибает шею. Граф мягко приближается к нему – наверняка журить. А потом вдруг треплет по волосам.

– Я хочу уточнить, малыш, – говорит Граф, – я вовсе не против, чтобы ты развлекался. – Я лишь против того, чтобы ты забывал, как нужен нам!

Служанка подает что-то Графу, и тот сам лично накладывает Тики обед на тарелку. Живая рыбина дрожит золотыми красками. Граф знает даже больше, чем Тики думал – больше всего! Ну и что из того!

Закусывая губу, Тики тянется за вилкой, и пальцы его дрожат.

Не давая дотронуться, Граф подхватывает ее, сминает пальцами. Тики успевает распрямиться и заметить, что та – совсем исчезла.

– Графчик прав – детям нужно играть, – колокольчиком смеется Роад и тянется за омаром руками.

– Ну не все же сразу! – восклицает Граф, и в его голосе отчетливо слышно притворство.

Тики неожиданно становится легче, почему – он и сам не понимает, но он расправляет плечи, берет рыбу пальцами, жестко, привычно, но не успевает донести ее до рта, как замирает. Перед его лицом раскрытая ладонь Графа, вместо вилки в ней – бабочка, на белой перчатке хлопает крыльями. Красивая, темная, со знаками карточной масти по уголкам необычных крыльев.

– Ну прости... те... – Роад вытирает жирные пальцы о скатерть и тянется к ней.

– Это для малыша, – словно дуется Граф, в голосе его – смех.

И Тики вдруг понимает, они тут, такие странные, пока непривычные, целыми днями на самом деле играют в игры. Что они вовсе не мелочны, не въедливы, сравнить с серыми буднями – так они вообще чародеи.

Он хочет получить бабочку, как получил недавно возможности проходить сквозь вещи. И хочет сам научиться играть в их игры.

И когда им, таким же во многом детям, как он, хочется поиграть в приличия, придется их радовать.

– Без вилки ел, потому, что ее толкнул барыге. И молитвенник, что вы подарили, – сознается он.

– Так... – Граф сжимает ладонь, что должно нанести конец бабочке, но, когда вновь раскрывает ее, тех лишь становится две.

Они медленно поднимают крохотные головы, и Тики видит острые, как иголочки, зубы.

Смерть совсем рядом с ним, прижимается уютным боком, дарит незаслуженные подарки.

Смерть всегда была рядом с ним, каждый раз, когда он вынужден был спускать в забой, но никогда она не была так перспективна в плане получения удовольствия от игр с собой.

Понимая, что за короткое время выучил уже довольно много заумных слов, сам того не желая, Тики краснеет сильнее.

– Так... – подтверждает он, – потому и не шел к завтраку. От меня... перегаром пахло!

– Ай-ай! – говорит Граф, стряхивая бабочек с ладони.

Те жадно впиваются в рыбу, щекочут крыльями пальцы, с которых уже почти сошли мозоли, и за десяток секунд в руке у Тики остается лишь позвоночная рыбья косточка да безглазая голова.

– А не потому, что мы тебе не нравимся? – уточняет Граф, и теперь его голос строг и сух.

Тики задумывается, поглаживая колющие косточки пальцами.

Нет, они, его новая семья, всегда ему нравились, с самой первой секунды. Такие занятные. Он лишь боялся, что такой неотеса не впишется к ним.

– Не дави на него, Графчик, – моляще просит Роад, бесстыдно закидывая ноги в полосатых чулках на стол, так, что видно ее кружевное белье. А затем тут же их убирает, добавляя, – прости, прости. Не наказывай! Я не буду подавать плохой пример ребенку!

– Ну какой же он ребенок, он – взрослый, – противореча сам себе, возражает Граф, и снова треплет по волосам. – Ну так что, Тики?

Пальцы Графа тверды, как если бы ими он мог ощутить малейшую ложь, что родится теперь даже в мыслях.

– Как они называются... – не решается сразу Тики, поднимая к нему глаза.

Граф внимательно смотрит в них, не торопит, и от его терпеливого ожидания Тики чувствует себя чуть смелее.

– Тизы, – отвечает Граф, и опять выжидающе смотрит.

Тики кусает губы. Долго-долго, затем открывает сердце:

– Вы – нравитесь мне. Вы – самое лучше, что... И не потому, что...

Не потому, что они богаты, так же? Не потому, что тоже носят так мучительно прорезающиеся стигматы, не потому, что безумны...

Так почему же?

Потому, что они – та семья, о которой он когда-то так грезил. Семья, где готовы безусловно принять таким, какой он уже есть. Отвратительным в чем-то, уже сильно испорченным волей, слишком много повидавшим.

Граф улыбается. Теперь по-настоящему, с ним трудно понять – он же всегда улыбается.
С снова чего-то ждет.

– А... если я сейчас обниму вас, – уточняет Тики, бросая рыбью косточку на тарелку. – Это будет неправильно?

– Неправильно обедать без вилки, – Граф раскрывает руки, – а нас обнять просто необходимо.

– Ура! – радуется Роад, кидаясь к нему на шею через стол. Всюду летит фарфоровая крошка от сброшенной посуды.

Тики привстает и она виснет нем, как галстук – легкая, такая теплая. Граф обвивает их обоих руками, утыкая Тики носом в широкую грудь. Прижимаясь к ней щекой, Тики кажется, что в ней, внутри, голодно копошатся Тизы.

Пусть Граф отдаст ему всех, он заслужит. Ведь он никогда не станет ему, такому близкому и такому опасному одновременно, лгать.

А недоговорки не будут считаться. Ведь Тики уже взрослый, Граф сам признал, а взрослым свойственно иногда молчать, чтобы уберечь кого-то близкого от расстройства.

Те же Граф и Роад далеко не сразу сказали ему, не обидевшему в прошлом и мухи, лишь гнущего спину в тяжелом труде, что он, суеверный, знающий наизусть сотни примет и рассказов о разного рода монстрах, едва ли не умирающий от боли в кровоточащих ранах-крестах, на самом деле как и они, так любезно пришедшие на помощь, чудовища.

Самые настоящие.

Тики мягко гладит Графа, благодарно, ласково, пока вернувшиеся к ладоням Тизы, медленно заползают под кожу.

М

Название: Мошка
Размер: драббл, 518 слов
Пейринг/Персонажи: Нэа, Джонни, упоминаются Граф, Нэа/past!Аллен
Категория: джен, упоминается слеш
Примечание/Предупреждения: трагедия

читать дальше

Нэа сразу захотел убить Джонни. Такого надоедливого, вьющегося за ним по миру, все еще принимая за господина Аллена.

Все в нем – сплошное раздражение: цвет мягкий кудрей, благожелательный цвет глаз за толстыми стеклами нелепых очков. Он знал все о Джонни, что тот слишком горяч, а сам при том совсем не сильнее той же мошки. Что на многое слишком готов, чтобы вернуть своего господина Аллена, значит тем самым готов сделать все, чтобы вновь заставить его уснуть.

А еще – готов заботиться, оберегать, сюсюкать, словно они друзья.

Смешно.

Нэа знавал когда-то таких, немного похожих. Такого похожего... теплый цвет его волос теперь выцвел до седины, и очки оказались уже не нужны, его глазами он четко видит раздражающего Джонни возле себя, спящим на соседней кровати.

Узнав его, впустив в свое сердце, Нэа стал слаб, Нэа проиграл.

Вместо того, чтобы оттачивать планы уничтожения Маны, Нэа постоянно отвлекался на раздумья о его безопасности, о его сохранности, о его роли в своей судьбе.

Он отдал Нэа сперва сердце, затем – память, чтобы вернуться в мир, где от него остались лишь черты лица, да и только. Погрубевшие на ветрах, погрустневшие в борьбе, печали, потерях. Память его изменилась, и в ней совсем не осталось места для Нэа, нисколечко, ни самой толики хотя бы обрывочной мысли о том, кем был он когда-то, кем был сам для себя и для него, ставшего в последствии Четырнадцатым, но всегда – бывшего второй части самого Тысячелетнего Графа, может быть, самой одержимой, самой жестокой.

Но стоило лицу отразиться в таких же толстостекольных, как у Джонни, очках Аллена, как улыбка сама собой озаряла лицо.

Аллена никто никогда не заменит, но Джонни так и будет тянуть к лицу свои теплые руки, чтобы напомнить о самом грустном, самом болезненным, что ломает изнутри еще больше, чем есть сейчас.

Нэа вспоминает, каким был Аллен – мечтательным, тоже теплым, никогда не предполагавшим, что станет однажды экзорцистом, держащим меч, врагом, настоящим врагом, чья только лишь одна близость наносит вреда больше, чем бой на смерть.

Что бы сказал Аллен о Джонни? Тот, прежний, с таким тонким умом?

Раз в библиотеке горничная ловила мушку на полоску измазанной патокой бумаги. Та попалась и билась, надрывая усталые крылья. Аллен тогда попросил убить ее. Такую безвредную, виноватую лишь тем, что докучлива.

Аллен бы не позволил сравнить ее с человеком, но Аллена уже больше нет, как нет и Нэа, а брат Мана – есть, и столкнуться с его медленным, мстительным гневом, способным довести до безумия, много хуже, чем принять свою судьбу быстро.

Так ведь, Аллен?

Аллен ему не ответит, и Нэа почти трясет: от волнения, злости, от страха.

Если бы только Аллен ответил, но вместо него заговорил Джонни – чересчур эмоционально, чересчур беспардонно, игнорируя то, что внутри у Нэа – буря, что ему тяжело, что с его появлением исчезает Аллен. Пусть он даже уже не тот, кем был, а лишь бледная тень себя самого, такого милого, такого жертвенного союзника, что сумел вызвать любовь да в ком-то вроде Нэа.

Его собственной рукой он ударил, многосильно, насмерть, как прихлопнул бы муху. Не потому, что в этом была особенная необходимость.

Просто Нэа на горьком опыте усвоил – доброта так заразна, что способна в совсем неудобное время помешать рушить мир.

H

Название: Набат
Размер: мини, 1150 слов
Пейринг/Персонажи: Тики, Граф, Роад, ОЖП, ОМП
Категория: джен, упоминается гет
Примечание/Предупреждения: трагедия, преканон, смерть вымышленных персонажей, один из моих фанонов на обретение Тики титула.

читать дальше

В деревеньке, что за кудрявыми садами прибрежных вилл, все мальчики схожи между собой. Все они темноволосы, кудрявы, смуглы от поцелуев приморского солнца. В большинстве своем все они достаточно выносливы, настолько, чтобы работать изо всех сил на этой плодородной, благословленной Господом земле, либо... под ней!

Тики смотрит на обтянутые белой лайкой ладони, те, которым никогда не стать узкими, как у аристократа, и печаль накинутой метко гарротой сжимается вдруг вокруг сердца: так давно позабытая, она воскресает, словно Спаситель после казни своей, и становится еще тяжелее дышать, в костюме при полном параде, у моря, такого теплого, такого ласкового на вид, обсыпанного, словно золотом, песком, разгоряченным, как кровь любого португальца.

Тики так много преодолел, чтобы хоть малость остудить ее – был на севере, где снега холодны и глубоки, вгрызался кайлом в толщу скованной льдами земли, прислоняясь для отдыха к ней боками, чтобы только кровь его самую каплю остыла.

И теперь, когда внешне ничто в нем не выдает больше мальчишку, чья кровь закипала в сердце, готовая вот-вот разварить его, он вынужденно вернулся туда, откуда начал. Вернулся лишь потому, что не смог отвергнуть приглашения Графа, которому приспичило устроить пикник на породившей однажды Тики земле. Там, где колокол теперь непривычно дрожит в церквушке, что столь мало изменилось с тех пор, как Тики был мальчуганом.

Вино влажно блестит на хрупком, будто кукольном столике, запотевшее, только лишь извлеченное из глубокого погребка, в окружении свежих фруктов, сырной нарезки, пахучего окорока. Роад играючи наполняет бокалы: легкая, как перо.

Граф рассеянно пялится на прибой, лениво журя Роад, что пить много не стоит в такую жару. Та лишь смеется, глотая вино, словно сок, губы у нее – яркие, как в помаде.

Под несносное дрожание колокола Тики вспоминает, что у его настоящей сестренки, рожденной однажды в этой вот деревушке, тоже были такие. И глаза темные, большие, только без золота.

И сад у них был душист, виноградник в нем так и вился, кудрявый. Отец и матушка давили ногами сочные ягоды прямо на глазах Тики, и головы у них с сестрицей кружило от терпкого запаха сока.

Только вот...

Их не стало внезапно, словно от дуновения ветра тухнет свеча – отправившись продавать вино в соседний городишко, они попросту не вернулись обратно. Виноват ли был в том король, неспособный унять разбой на дорогах, либо немилосердный Господь, детям почти не было до того дела.

Неспособные толком оплакать родителей на могилах, они вынуждены были смотреть, как вскоре не стало у них и сада – маркиз Микк, господин этих земель, обнаружил долги за аренду, что отец накапливал. Пришлось проститься и с домом, и с безмятежностью.

Правда, господин маркиз не оставил их своими милостями, согласился взять сестрицу к себе в дом прислужницей.

Тики тоже было предложено несколько мест, но он был еще слишком слаб, чтобы толком помогать рыбакам. Работа в чужом саду давала бы лишь прокорм, не больше. Зато хороший заработок был гарантирован в шахтах, где такие, как он, совсем еще крошечные, нужны были на вес золота.

Наивный, он думал, что будет способен накопить достаточно, чтобы вернуть себе кров над головой и сестрицу. Сестрицу, чье хорошенькое лицо теперь казалось посеревшим, как его лицо, только умытое от угольной крошки.

Он думал, что те гроши, что он добудет своим трудом позволят ей оставить службу, и тогда...

Тогда он в первый раз, ожидая ее в черного хода, увидел, что старый маркиз сам провожает ее, всего лишь служанку, на встречу к нему, и как его холеная кисть тисками смыкается вокруг ее тонкой руки.

Тогда, он должен был убить его тогда, но не смог, задеревенел, лишь прикидывая не в таком сильном к подсчетам уме, что совсем скоро они смогут уехать, смогут получить жилье. Он предложил и внезапный отъезд, но сестрица лишь плакала и держала его, ставшего уже таким сильным, и умоляла забрать ее через год, сетуя на то, что грудь ее стала что-то слаба, а в плохих условиях она просто не справится со здоровьем, а лекарства столь дороги...

Желала уберечь, а Тики был глуп, так глуп.

Он всего лишь хотел хорошим братом. Послушным, хотя в потяжелевшем сердце зло билась кровь. Он предпочел поверить не глазам, а словам дорогой сестры, ее полным, как казалось, толка увещеваниям.

Но не прошло и года его стараний, как сестрица вдруг умерла, от мора, как говорили все, отводя глаза. Но по деревни, словно аромат зацветших в ту пору олив, плыли слухи, что родовая горячка убила ее, долгая, безжалостная.

Тики хорошо понимал, кто опозорил сестру, и пальцы его бессильно сжимались вокруг отливающих серебром монет, когда он глядел, как маркиз Микк шествует в церковь в сопровождении своей благородной супруги и разряженных дочерей, даже старше его сестрички.

Сложнее всего было подавить желание сомкнуть тогда руки на его тонком, надушенном горле, и будь что будет.

Тики предпочел жизнь и бегство справедливой мести, и сам не знал – почему это много лет тяготило его. Это тяготило его и теперь, когда колокол почти что плакал над безмятежной долиной, над его теперешним благополучием.

– Что случилось? – наконец хрипловато спросил он, осушая бокал, но не ощущая вкуса вина на языке. Не сомневаясь, что Граф все знает. Абсолютно все, но пока не понимая, какую цель он преследует, вынуждая Тики вернуться сюда. Чего же хочет?

– Маркиз Микк завершил свой земной путь, – вместо Графа отвечает Роад и хрустально смеется, недобро, немного злорадно.

Тики лишь слегка ослабляет узел на галстуке. Ласковый бриз обдувает его лицо.

– Какая жалость, – жестко говорит он в ответ.

– Он оставил все земли и титул одному из племянников, – сообщает Граф, неловко подцепляя большими руками крошечную маслину, – перспективному пареньку по имени Тики. Так чего сожалеть? С маркизом Микком все в порядке. Он здесь, с нами.

Второй рукой Граф прижимает Тики к себе и дружески треплет его по боку.

Глаза Тики становятся круглыми, как висящее над землей солнце. Кровь на секунду закипает, но уверенная рука Графа мастерски остужает ее.

Колокол все бренчит, но теперь это звучит для Тики желанной музыкой.

Делая вид, что он достоин, что он рафинирован, как положено аристократу, Тики только безэмоционально уточняет:

– И чем это Тики заслужил титул маркиза?

– Тем, что он – хороший брат, – поясняет Граф, выпуская его из рук. – Но ума не приложу, что делать с его вдовой и сиротами. Ведь они-то лишатся абсолютно всего.

Тики молчит несколько долгих секунд, а кровь шепчет ему ответ с внутренней стороны ушей. И он отвечает:

– Горе для них непосильное. Я не хочу, чтобы они страдали. Если только, совсем недолго.

Роад понимающе, безжалостно кивает, и с улыбкой вновь наполняет три высоких бокала.

– Видишь, Графчик. Наш Тики правда очень хороший! Такой добрый, такой справедливый брат!

Граф кивает, довольный, сгибаясь широкой грудью, едва не задевая стол.

Злое солнце пляшет для Тики в любящих глазах Роад. Он улыбается ей, широко, как улыбнулся бы настоящей сестре.

Пусть набат еще несколько раз грустно поплачет над этой землей. Пусть поминает все, что было дорого нанесшего ему зло человеку. Потерявшему теперь даже имя, фамильное имя, которое с такой гордостью носила череда его предков.

Сам Тики больше не вернется сюда. Но он наденет титул господина Микка, как надел сегодня с утра перчатки.

Чтобы сестренка Роад гордилась им.