[blue-kanzler]

Название: Цикл: Алфавит @ficbook
Автор: Марианна Кросс
Бета: Celiett
Жанр: всякий разный
Рейтинг: G — PG-13
Примечание: сборник драбблов, выстроенных по буквам алфавита. Персонажи различные. Жанры различные.
Спасибо бесценной Celiett за вдохновение на написание, все до последней буквы - ей

А

Название: Ангедония
Размер: драббл, 511 слов
Пейринг/Персонажи: Тысячелетний Граф, Граф/Нэа
Категория: преслеш
Примечание/Предупреждения: односторонний пейринг, трагедия.
Ангедония - состояние, для которого характерно полное отсутствие наслаждения или частичная утрата испытывать и получать удовольствие от жизни, а также всего происходящего.

Жизнь моя вечная. Что же мне грустно? ©

Тысячелетний Граф замирает напротив зеркала.

Кажется, что он человек, лишь у людей бывают такие печальные лица, иссеченные, исчерченные морщинками.

Но это лишь кажется, выдают глаза зверя, страдающего от голода.
Графу грустно, из них вот-вот польются темные, пропитанные Темной Материей, слезы.

Подобная печаль могла прийти к чрезмерно чувствительному пастуху, перерезающему горло выращенной овце.

И к палачу, по долгу выжимающему страдальческий всхлип из еще по-детски нежного горла.

Но, кажется, сейчас Тысячелетний Граф жалеет, что он тот, кто есть.
Убийца, живущий за счет поглощения душ.

Ведь среди них была та, по которой он, кажется, и скучает сейчас.
Убивать - ремесло, ничего большего, малодушно позволять ему налагать отпечаток на личность.

Но уже поздно об этом думать - тьма и грусть давно пропитали Графа, слились с ним, как бисквит с пропиткой.

Кажется, если бы кто-то сейчас попытался съесть Графа, скривился от горько-кислого вкуса.

Мысль похожа на шутку.

Граф пытается поднять уголки губ, но улыбка по кукольному ненатуральна. Она меркнет за считанные секунды.

Печаль когтисто обжимает нутро.

Графу кажется, что ничто в обреченном им на уничтожение мире не способно порадовать.

Он давно не смеется от того, что ему хорошо, хотя часто издает звуки, означающие проявление веселья.

В маске это гораздо проще, в ней кажется, что люди довольно забавные. Граф хохочет. Граф улыбается. Он всегда улыбается, так устроена маска.

И всегда при этом испытывает лишь грусть.

Он ее заслужил, и она - его знамя, зато разве не он самый сильный на свете, как и самый успешный? Он вечный, почти бессмертный.

Граф пытается расхохотаться, ведь злодеям положено смеяться над неудачниками, а в его случае таких - целый свет.

Так смеялись бы садовые ножницы в саду, где вместо бутонов на стеблях растут кровавые головы.

Так смеялся бы тот, кто совсем не способен злорадствовать. Но Граф знает, стоит сменить облик, способность вернется.

Но уверенность тает, потому, что когда мысли в миллионный раз возвращаются к давно убитому им Четырнадцатому, слезы, чернильные, как безлунно-беззвездная ночь, сползают до самого рта.

Тысячелетний плачет сейчас не о тех, кого он убивал и калечил, заставлял все потерять, а лишь о себе.

Ведь это же так нечестно - иметь все и быть таким несчастливым!
Ничего не хотеть, как не имеет желаний меч, врубаясь в плоть. Так, как не жаждет ничего могильный камень, мертвец не желает!

Ну нет, неправда!

Боль прячет когти, уступая дорогу по-огненному горячему возмущению.

Тысячелетний протестует, он оформляет свое стремление, возводит на пьедестал. Оно отныне - чтобы к нему вернулся Четырнадцатый. Еще не понимая, настолько ли тот правда нужен ему, либо из страха стать тем, кто совсем не имеет желаний - пустой куклой.

Он вспоминает Четырнадцатого: отсвет такого же, как и свой, золотистого взгляда, но не голодного, а призывного, и кровь начинает нестись по венам.

Огонь внутри вздымается пожаром - так горел бы лес вековых, необъятных деревьев.

Слезы медленно растворяются в коже, испаряются, забирая с собой походящие на трупные пятна со щек.

И тогда Тысячелетний Граф улыбается предвкушающей, широкой улыбкой, и становится похож на человека сильнее, чем когда остановился у зеркала.

На безумного человека.

И ему кажется теперь, когда Четырнадцатый вернется, совместно с ним вернется страсть к жизни, способность к искренней радости.

Но ему только кажется.

Б

Название: Бедный мальчик
Размер: драббл, 990 слов
Пейринг/Персонажи: Примо Граф, Катерина-Ева
Категория: прегет
Примечание/Предупреждения: трагедия



- Сынок, - посетовала она, - сколько лет ты идешь, даже не зная, что ходишь по кругу. Но Господь милосерден, я так много молюсь о том, что однажды петля разомкнется.

- Сынок? - Тысячелетний Граф нахмурился и отпрянул, всматриваясь в предутренний сумрак. Обратившаяся к нему была неясным силуэтом, неплотным, словно душа, вот только у призванных душ не бывает обычно таких приветливых лиц. Подобное могло быть у его настоящей матери тысячи лет назад.

Если сильно напрячься, есть шанс, что в памяти воскреснут ее голос и черты. Или запах. Теплый запах. Отдаленно похожий на тот, что слышен сейчас от сорочки, похожей на саван, от распущенных пышных волос гостьи.

- Мой бедный мальчик, - кивнула она. - Тот, кто вынужден так много страдать. Так много ошибаться - с каждым разом все сильнее. Который способен разрушить время и уже делал это, а без толку...

Граф узнавал ее голос, и каждое слово вызывало боль - словно били с размаха в грудь.

Граф судорожно, затрудненно дышал, паника давила. Впервые за долгие годы поддался страху о том, что узнает будущее, в котором он - проигравший. Тот, кто действительно ходит по кругу, считая, что двигается вперед. И тогда все будет зря - одиночество, потери, тысячи лет в мире, где для него не находится места.

Та или то, что сейчас было рядом с ним, безусловно, была душой, всего лишь частью спирали жизни. Всего лишь пищей.

Граф был способен поглотить ее, стереть навсегда, но не смог. Почему? Он не придумал ответа и убедил себя, что видит сон. Он только припомнил, что его настоящую мать, кажется, звали Евой. А еще решил, кем бы ни была гостья его сна, не будет лишним напомнить:

- Я ненавижу Бога! - крик вышел не таким, как нужно. Слишком мягким.

- Знаю, - серьезно сказала она. - И он проклял тебя. Тем не менее, он даст шанс снова разрушить время. Пожалуйста, постарайся не совершать слишком много ошибок. Постарайся не потерять самого себя, это - хуже смерти.

Ледяной пот обдал Графа, его губы похолодели.

Ему вдруг показалось, что он уже слышал эти слова. Еще до того, как сильно устал и начал желать, чтобы дорога, по которой он так долго идет, однажды закончилась.

Он встретился взглядом с печальными, полными грусти глазами и внезапно понял, что любит ее. И узнает.

Чувство было непозволительно сильным, уязвило в самое сердце.
Такие нужно прятать от самого себя, если ты - Тысячелетний Граф.
Они способны слишком ослабить.

- Ненавижу! - вдруг крикнул он, поддаваясь порыву, хотя хотел признаться в любви, пока хватало духу. Но она исчезла.

Граф не проснулся, поскольку не спал.

Он трясся, обнимая себя руками, комкал пальцами свои волосы и думал о времени. То ни за что не пойдет вспять даже ради Тысячелетнего Графа. Если время можно было разрушить, как мир, чьей гибели он желал, он хотел бы стать мальчиком, еще не знающим зла и печали. И снова прижаться к ней.

Он заставлял себя забыть о сне и шел вперед, не приближаясь к цели. Он много чего себя заставлял. Например, убивать.

Где-то в самых глубинах чувств был запрятан секрет - Тысячелетний Граф любит людей. Потому, что сам еще самую чуточку, но человек. И он вынужден хранить это от себя в тайне.

Тот, кто носил цилиндр и титул, разделился с тем, кто хранит секрет.

Но только вместе они продолжали быть Тысячелетним Графом, которому полагается лишь ненавидеть и думать о смерти.

Мертвые не способны вернуться из небытия, только, если их душу позовут, отобрав тем самым ее у Господа.
Мертвые не способны навещать живых.
Мертвые остаются пищей, если они пришли, была бы возможность отмотать время назад, Тысячелетний Граф сделал бы их попутчиками на своем пути.

Стань они осязаемы, он бы прогуливался сейчас в окружении целой призрачной армии, в которой воинов больше, чем зерен на пшеничном поле, по которому Граф прошел.

Но Граф был один.

Вокруг шелестели колосья.

Ветер коснулся лица, словно ласка, сдул цилиндр, и без него Графу будто бы стало легче.

Она шла навстречу и улыбалась. Затем подняла цилиндр, уверенно сжала пальцами, и Граф ощутил это прикосновением к себе.

Их взгляды пересеклись, и у Тысячелетнего Графа похолодело в груди. Слезы навернулись на глаза. Она выглядела лет на семнадцать моложе, чем он запомнил - совсем юная.

«Ты!» - хотелось кричать ему, губы горько дрогнули, но не разомкнулись.

Он только что прокрутил в голове все, что знал о мертвецах, но теперь уже был не уверен - прошлое ли стоит перед ним сейчас или будущее.

Все, что он знал, вмиг стало ничтожным потому, что происходило то, чего, по сути, не могло быть.

Сейчас тот, кто хранил секрет, и тот, кто носил цилиндр, впервые сошлись во мнениях. Оба сильно хотели к ней.

Не как к своей женщине, не как к одной из семьи Ноя. Как к кому-то родному. Но это было невозможным желанием, Темная Материя была сильнее их обоих вместе взятых. Темная Материя велела немедленно убить девушку, пробудившую в Графе человечность.

А та улыбалась, явно не зная, кто стоит перед ней, но всем видом выражая симпатию к Тысячелетнему Графу.

Время обтекало их, замерших островком в его потоке, и Графу стало казаться, что его у них не больше, чем длится взгляд. Не больше, чем можно удержать воздух в легких. Не больше, чем шуршит пересохший колос, к которому один раз прикоснулся ветер.

Граф уже стал слабее, чем ему полагалось, уже начал забывать о долге. Темная Материя кричала об этом, но тот, кто хранил секрет взбунтовался и слился в одно с тем, кто носил цилиндр.

Вместе они воспротивились желанию убивать, и Тысячелетнему Графу удалось подавить его.

Но сердце болезненно билось, напоминая, словно хронометр обратного счета, что не удастся выиграть много времени у подстрекающей к преступлению Темной Материи.

Время стремительно истекало.

С его концом тяга к разрушению победит. Если только... не разрушить само время!

Разрушить можно лишь то, что не несется от тебя со стремительной быстрой. Так, что не поспеваешь догнать.

Разрушить время... если подобное осуществимо, нужно, чтобы оно остановилось сейчас.

И время остановилось.


В

Название: Верные долгу
Размер: драббл, 460 слов
Пейринг/Персонажи: Линали/Аллен, earl!Аллен/Линали
Категория: гет
Примечание/Предупреждения: трагедия



Вер­ные дол­гу, эк­зорцис­ты дол­жны тер­пе­ливо ожи­дать нуж­ных рас­по­ряже­ний ко­ман­до­вания – это вби­ли в нее, вож­гли в ра­зум цве­тис­ты­ми, ос­тры­ми, на­питан­ны­ми кровью, бук­ва­ми. Чуть от­сту­пи – и ты вспом­нишь, как ра­нят сло­ва Ле­велье: серь­ез­ней, чем аку­ма. Как ра­нят ко­жу пу­ты, ко­торы­ми при­вязы­вали к пос­те­ли.

Но те­перь при­казов не сле­дова­ло, ин­те­рес­но, а бы­ли ли во­об­ще ког­да-то сос­тавле­ны серь­ез­ные инс­трук­ции на тот слу­чай, ес­ли Граф бу­дет убит?

Ли­нали не бы­ла уве­рена, хо­чет ли знать.

Ей с тру­дом уда­лось об­ра­тить туф­ли в чер­ные са­поги. С му­чени­ями уда­лось одо­леть нес­коль­ко ки­ломет­ров сель­ско­го без­до­рожья.

– Ал­лен! – кри­чала она в осен­ний ве­тер, в гус­тые хлопья пер­во­го сне­га.

– Ал­лен? То, что ты су­мел пе­редать с по­мощью го­лема, что Ты­сяче­лет­ний убит то­бой, это прав­да? – шеп­та­ла она но­ворож­денной, не­яр­кой сре­ди туч лу­не, ос­трой, по­хожей на серп.

– Ал­лен, – ис­ка­ла она вдоль не­уб­ранных, все еще зо­лотя­щих­ся под но­гами по­лей, об­ра­щала свой зов к ис­сохше­му де­реву, древ­не­му, как доб­ро и зло, оди­ноко­му, как чье-то раз­би­тое сер­дце.

– Я хо­тела са­ма уз­нать… прав­ду… – про­лепе­тала она тем­ным те­ням, не по­нимая, по­чему ей так труд­но вы­ражать мыс­ли, слов­но пе­ред ней аб­со­лют­но чу­жой. А был ли он сво­им, от­де­лив­ший­ся тенью от де­рева, из­лу­ча­ющий хо­лод, поч­ти как нас­ту­па­ющая зи­ма? Все крас­но­речие Ли­нали уле­тучи­лось, язык ра­ботал мед­ленно, слов­но не­хотя.

На­чало раз­го­вора не за­лади­лось.

Ал­лен мол­чал.

Ал­лен не ра­довал­ся ей навс­тре­чу.

Ал­лен ждал.

На­лета­ющий ве­тер по-зна­комо­му страш­но пах кровью, но воз­ле сы­рых, мно­гочис­ленных кар­ми­новых луж, прев­ра­ща­емых ночью в ть­му, на под­та­яв­шем во­дянис­том сне­гу не бы­ло люд­ских ос­танков, что ука­зало бы на про­изо­шед­шую бой­ню. Ни од­но­го те­ла. Лишь ору­жие ис­ка­телей бы­ло раз­бро­сано в ха­отич­ном по­ряд­ке.

– Ал­лен, – вы­дох­ну­ла Ли­нали сла­бо, буд­то уми­ра­ющая.

Тог­да Ал­лен по­дал ей ру­ку, рез­ко вып­ростав впе­ред ла­донь в раз­бухшей от кро­ви пер­чатке.

В этот мо­мент снег утих, слов­но по вол­шебс­тву. Ве­тер сдул его крош­ки с та­ких же бе­лых во­лос, и лу­на наб­ра­ла кол­дов­скую си­лу, чет­ко ос­ве­тив чу­жое ли­цо.

Ал­лен улыб­нулся, и Ли­нали по­каза­лось, что те­перь не на­чало зи­мы, а са­мый ее зе­нит, бес­по­щад­ный к жи­вому и ле­деня­щий.

– Прав­да не­сет зло, – Ал­лен про­дол­жал улы­бать­ся, и его пол­ная жу­ти улыб­ка тя­нула к се­бе.

Ли­нали нет­вердо шаг­ну­ла впе­ред, и гу­бы Ал­ле­на не­тер­пе­ливо дрог­ну­ли, не ут­ра­тив фор­мы улыб­ки. Так, буд­то пе­ред ним пос­та­вили рос­кошное, вкус­ное блю­до.

На­летев­ший ве­тер сбил в сто­рону от­росшую чел­ку.

Их взгля­ды пе­ресек­лись, и Ли­нали за­било в круп­ном оз­но­бе, буд­то она выш­ла на­гой на мо­роз.

"Здравс­твуй­те… Граф", – про­мол­ча­ла она, не в си­лах стрях­нуть цеп­ко об­нявший за та­лию рук.

И зас­ты­ла, по­нимая, что ей уже не уй­ти с это­го по­ля, по­нимая, что ду­ша ее ста­нет час­тичкой лу­ны, час­тичкой гря­зи под но­гами, тенью в го­лых, не­уют­ных вет­вях. Не­уем­ное го­ре скру­тило нут­ро, долг ве­лел сра­жать­ся, но она не мог­ла, опус­то­шен­ная страш­ной по­терей. Да­же слез не бы­ло, лишь ста­яв­ший снег хо­лодил ко­жу на вет­ру гус­ты­ми кап­ля­ми.

Ли­нали по­няла, что ум­рет, так и не в си­лах свес­ти взгля­да с чу­жого ли­ца.

Гла­за на нем бы­ли ме­довы­ми кап­ля­ми с дег­тярны­ми, зве­рины­ми кра­пин­ка­ми зрач­ков, за­ос­трен­ных с обо­их кон­цов.

Г

Название: Господь
Размер: драббл, 605 слов
Пейринг/Персонажи: Мария/Нэа, Нэа/Мариан
Категория: слеш, гет
Примечание/Предупреждения: трагедия, ust



Для Ма­рии, в свое вре­мя ус­певшей блес­нуть на опер­ной сце­не, роль от­ступ­ни­ка, за­говор­щи­ка, до­верен­но­го тех, кто, в ко­неч­ном ито­ге, обес­пе­чит по­беду, по­нача­лу ка­залась за­ман­чи­во-лес­тной.

Но лишь до по­ры, ког­да сде­лалось нес­терпи­мо горь­ко от оче­вид­ности: Нэа де­лит­ся с Ма­ри­аном Крос­сом пла­нами в го­раз­до боль­ше зна­чимой ме­ре, чем с ней. За их об­ме­ном все­пони­ма­ющи­ми взгля­дами, за ин­тимно по­нижен­ны­ми пе­решеп­ты­вани­ями при­та­ились ее оби­ды на не­дос­та­точ­ную вос­тре­бован­ность.

Нес­мотря на то, что они оба муж­чи­ны, и их ин­те­ресы с та­кой ле­ди, как она, бе­зус­ловно раз­ни­лись, но чер­то­вы не­годяи, сде­лав­шие ее сле­пым ору­ди­ем сво­ей во­ли, мог­ли бы быть хоть чу­точ­ку га­лан­тнее!

И же­латель­но, не толь­ко ког­да один на­пивал­ся в стель­ку, а вто­рой, де­лая вид, что Ма­рии и вов­се здесь нет, плю­хал­ся ря­дом, слов­но воз­ле по­душ­ки. Плю­хал­ся по­даль­ше от вто­рого, так, что­бы меж­ду ни­ми бы­ла она, но тут же все рав­но тя­нул­ся к не­му, сми­ная ей юб­ки.

В та­кие мо­мен­ты Ма­ри­ан наг­ло тро­гал ее ко­лени, но, ка­залось, что он прос­то хо­чет до­тянуть­ся че­рез них до уз­кой ла­дони Нэа.

Пос­те­пен­но пос­то­ян­ное при­сутс­твие ря­дом Ма­ри­ана раз­бу­дило в Ма­рии рев­ность.

Быс­тро рас­ту­щую, по­доб­но по­севам под ре­гуляр­ным дож­дем.

Ед­кую, как слу­чай­но по­пав­ший на гу­бы Vinaigre de Toilette.

Спус­тя не­кото­рое вре­мя их об­щих странс­твий по ми­ру Ма­ри­ан стал час­то от­лу­чать­ся по слу­жеб­ным де­лам, хо­тя дав­но бы­ло яс­но – слу­жит он од­но­му толь­ко Нэа.

На­бира­ясь в та­кие мо­мен­ты для под­ня­тия ду­ха, как по­любил де­лать Ма­ри­ан, Ма­рия то­же пы­талась при­годить­ся. Но она не же­лала вы­пол­нять что-то сле­по. Нуж­но бы­ло, что­бы Нэа при­шел к спра­вед­ли­вому вы­воду, что она дос­той­на до­верия.

– По­делись со мной чем-ни­будь очень важ­ным, Нэа? Чем-то бе­зус­ловно важ­ным, – кап­ризно и нас­то­ятель­но про­сила Ма­рия, по-дет­ски вы­пячи­вая гу­бы, слов­но для по­целуя.

– Ну ко­неч­но, – вес­ко обе­щал Нэа, по-брат­ски, без вся­кой за­ин­те­ресо­ван­ности, отс­тра­нен­но поп­равляя на­шитые на ее платье ро­зы. – Ког­да при­дет вре­мя.

А по­том мед­ленно от­да­лял­ся, так и не вы­пол­нив по­жела­ния Ма­рии.

Вре­мя для от­кро­вен­ности меж­ду ни­ми ни­как не же­лало прий­ти, за­то не пре­мину­ло ока­зать не са­мую луч­шую из ус­луг, при­от­крыв, что Ма­рия, ка­жет­ся, влюб­ле­на в Нэа.



– Вре­мя на­конец-то приш­ло. Я хо­чу по­делить­ся с до бе­зумия важ­ной тай­ной, до­рогая Ма­рия, – пе­вуче, с блес­ком в гла­зах, под­чер­кнув­шем сло­ва о бе­зумии, про­из­нес Нэа, под­сту­пая столь близ­ко, что от хо­рошо ощу­тив­шей­ся теп­ло­ты его те­ла кор­сет стал вне­зап­но ту­гим на гру­ди, сер­дце­би­ение учас­ти­лось.

Об­ра­дован­ная Ма­рия ко­кет­ли­во при­под­ня­ла угол­ки рта, зная, что от это­го на ще­ках за­иг­ра­ет по ямоч­ке. Сде­лала жад­ный вдох, что­бы грудь ста­ла еще вы­ше.

Вся об­ра­тилась в слух, за­та­ила ды­хание, за­мер­ла.

Нэа так по-осо­бен­но­му смот­рел на нее сей­час... Как в меч­тах.

Его сол­нечный взгляд, ка­залось бы, из­лу­чал теп­ло. Зрач­ки тре­пета­ли в зо­лотой ра­дуж­ке, тем­ные и вни­матель­ные, вы­давая чрез­мерную прис­таль­ность в наб­лю­дении за ма­лей­шей ее ре­ак­ци­ей.

– Ты сог­ласна со мной? Что нам ну­жен в Чер­ном Ор­де­не «свой» ге­нерал? – сер­дце гул­ко за­билось в вис­ках, а вся сущ­ность Ма­рии зат­ре­пета­ла пред­вку­шени­ем ра­дос­ти. – Я ска­жу те­бе, ге­нерал Ма­ри­ан сми­рит­ся с тем, что под­ру­гу убил враг Ор­де­на, Ты­сяче­лет­ний Граф.

Нэа сно­ва улыб­нулся, и на этот раз его улыб­ка бы­ла ши­роким ос­ка­лом.

Тем­ные кап­ли в его гла­зах вне­зап­но сме­нились на тон­кие, вот­кну­тые в зо­лото иг­лы, но поч­ти тут же ис­та­яли до то­чек не боль­ше ма­ково­го зер­на.

– Ты вся це­ликом под­хо­дишь в ка­чес­тве вто­рой Чис­той Си­лы для Ма­ри­ана, – в го­лосе Нэа на­иг­ранная, как ока­залось, неж­ность, сме­шалась с без­жа­лос­тным тор­жес­твом. – По­лучив их две, он не­сом­ненно ста­нет ге­нера­лом. Мо­им ге­нера­лом. Я за­ранее бла­года­рен те­бе за по­мощь, но и ты дол­жна гор­дить­ся ока­зан­ной те­бе честью. И не под­вести ме­ня.

Нэа сов­сем не шу­тил, о нет, не те­перь, это чувс­тво­валось во всем его об­ли­ке, в каж­дой ин­то­нации.

Ра­дость Ма­рии за­леде­нела, вмиг об­верну­лась раз­ры­ва­ющим сер­дце ужа­сом.

– Гос­по­ди... – сдав­ленно про­шеп­та­ла она, пло­хо дей­ствуя под­ра­гива­ющи­ми гу­бами.

– Да, я твой Бог, – с са­модо­воль­ством под­твер­дил Нэа.

Его тон­кие лов­кие паль­цы, рас­то­пырив­шись ве­ером, за­мер­ли пря­мо нап­ро­тив глаз.

Ма­рия рес­ни­цами ощу­тила, что они, нап­ря­жен­ные до твер­дости ста­ли, впол­не мо­гут со­бой за­менить но­жи.

И зак­ри­чала.

Д

Название: Дерево, впадающее в небо
Размер: драббл, 885 слов
Пейринг/Персонажи: Примо Граф Адам/Катерина-Ева, Корнелия, братья Ди, Сириус
Категория: гет
Примечание/Предупреждения: трагедия



Ка­тери­не ка­жет­ся, листья шеп­чут лас­ко­вым ма­терин­ским го­лосом:

«Мои до­рогие маль­чи­ки. Дай имя «Ди­ар», дай им по вто­рому име­ни».

Го­лос дол­го зву­чит в ушах, и она пе­реда­ет по­жела­ние сво­ему от­цу, Си­ри­усу Кем­пбэл­лу, и тот одоб­ри­тель­но улы­ба­ет­ся.

Его меч­та сбы­лась. Вот те­перь у не­го це­лых два сы­на, два нас­ледни­ка, от­ра­да ему, вдов­цу, име­юще­му лишь толь­ко доч­ку. Он бла­гос­клон­но ки­ва­ет, но «Ди­ар» – че­рес­чур не­обыч­но, в цер­ковных кни­гах он сок­ра­тит имя прос­то до «Ди». Это арис­токра­тич­но, это – слов­но до­пол­ни­тель­ный ти­тул.

– Они при­над­ле­жат на­шему до­му, – ра­ду­ет­ся он, единс­твен­но спо­соб­ный под этой кры­шей дать хо­роший би­лет в жизнь двум под­ки­дышам. Ведь Ка­тери­на все­го лишь ба­рыш­ня на вы­данье, она не вла­де­ет пра­вом рас­по­ряжать­ся знат­ной фа­мили­ей де­да.

– На­шему, – она неж­но ка­са­ет­ся блед­но-ро­зовых, в ямоч­ках, лиц. Руч­но­го пле­тения кру­жев на хо­рошень­ких чеп­чи­ках.

– До­рогие Ма­на и Нэа, – ее го­лос под­хва­тыва­ет ма­терин­ские ин­то­нации де­рева.

«Они при­над­ле­жат мне», слы­шит­ся Ка­тери­не, хо­тя ствол уже по-зим­не­му гол.

Го­лос де­рева мяг­кий, но та­кой неп­реклон­ный. Ка­тери­не хо­чет­ся спо­рить, но что-то не да­ет ей от­крыть рта. Мо­жет быть, вос­по­мина­ния о про­ница­тель­ных гла­зах, о шел­ко­вом ци­лин­дре с дву­мя ук­ра­шени­ями. На од­ном че­ловек сме­ет­ся, на вто­ром – грус­тит.

Был он мо­роком, ви­дени­ем? Как ушел, при­неся де­тей так, что она не за­мети­ла.

Ос­та­вив кос­тюм, ос­та­вив ци­линдр и трость?

Де­мон...

«Чу­деса су­щес­тву­ют».

Го­ворит де­рево, про­никая в мыс­ли, слов­но кор­ни в поч­ву. А за­тем со­об­ща­ет, что де­монов не бы­ва­ет. За­то очень да­же бы­ва­ет мно­го во­ды, и семь ты­сяч лет на­зад та пок­ры­вала зем­лю.

«Он пом­нит, что дер­жал ме­ня в ру­ках се­меч­ком».

Го­ворит де­рево. Сер­дце Ка­тери­ны тре­вож­но бь­ет­ся. Во­об­ра­жение чет­ко ри­су­ет че­реду ил­люс­тра­ций к Биб­лии. Шторм ка­ча­ет Ков­чег так, что де­ревян­ные дос­ки тре­щат. Муж­чи­на рас­кры­ва­ет ла­донь, и она ви­дит кро­шеч­ные точ­ки се­мян. Де­монов нет, по­нима­ет он, есть толь­ко лишь па­мять, со­лонее всех слез на све­те, тя­желее не­бес, го­товых чер­ны­ми ту­чами упасть на зем­лю.

Ка­тери­на ви­дит де­воч­ку. Ее длин­ные куд­ри теп­лый ве­тер заб­ра­сыва­ет на ру­ку, что она про­тяну­ла впе­ред. Се­меч­ко ло­жит­ся на ис­пещрен­ную ро­зова­тыми ли­ни­ями ла­дош­ку. Ка­тери­не ка­жет­ся, что эта де­воч­ка – она са­ма. Это бы­ло поч­ти семь ты­сяч на­зад. Ей по­дарил се­меч­ко, ка­жет­ся, брат, что дол­жен был за­тем стать ей му­жем, ей, наз­ванной тог­да, как и те­перь, в честь пер­вой жен­щи­ны ми­ра. У не­го бы­ли зо­лотые гла­за и улыб­ка чуть грус­тная.

– Ес­ли бы во­да так и бес­ко­неч­но ли­лась с не­бес, – ко­кет­ни­ча­ет с же­нихом Ева, – нам бы бы­ло не­куда прит­кнуть рос­ток.

– Нам и те­перь не­куда, – сме­ет­ся он, а взгляд у не­го серь­ез­ный. – Ведь нам нуж­но ухо­дить в да­лекие се­вер­ные зем­ли, где, быть мо­жет, най­дет­ся спо­кой­ное мес­то. Луч­ше все­го выб­рать ос­тров, там мы за­живем без стра­ха.

– Без снов, что ты вы­зыва­ешь но­вый дождь? – она сжи­ма­ет се­меч­ко в ку­лаке.

– Без них, – от­ве­ча­ет он. Мне по­рой страш­но, что Гос­подь по­сыла­ет их не прос­то так. Но, ес­ли бы дождь и по­шел, я бы все рав­но по­садил для те­бя де­рево. Пусть бы кор­ни его про­рас­та­ли в не­го, а вет­ви дос­тигли зем­ли, бес­край­не­го мо­ря.

– Кор­ни не впа­да­ют в не­бо, как ру­чей в ре­ку, – сме­ет­ся Ева, и от ее сме­ха Ка­тери­на-Ева при­ходит в се­бя.

– Адам... – не пой­ми по­чему го­ворит она.

«Его всег­да зва­ли Ада­мом».

Под­твержда­ет де­рево.

Он пом­нит, как Ной по­дарил ме­ня од­но­му из вну­ков. Тем, кем по­том стал он сам, пом­ня­щий кое-то, что нес в се­бе сам Ной.

Ру­ка в тон­кой пер­чатке гла­дит ко­ру. Ве­тер треп­лет длин­ный ло­кон, вы­бив­ший­ся из чеп­ца.

Паль­цы Ка­тери­ны дро­жат.

– Я при­думаю те­бя имя. Ведь он не наз­вал те­бя? – шеп­чут по­лудет­ские гу­бы, приг­лу­шен­но, слов­но кто-то сей­час уви­дит, как она обе­зуме­ла. И по­вери­ла в круг Пе­рерож­де­ния, и в чу­деса, и в то, что пом­нит, как ког­да-то дав­но уми­рала в пу­ти, а ее спут­ник, у ко­торо­го уже на го­лове бы­ло неч­то ти­па шап­ки, ук­ра­шен­ной все те­ми же дву­мя ли­цами, од­но из ко­торых сме­ет­ся, дру­гое – пла­чет, сме­ял­ся, что­бы ей бы­ло не грус­тно уми­рать.

Он сам был ими – обо­ими за раз. Он и те­перь был ими – грус­тным Нэа с опу­щен­ны­ми вниз угол­ка­ми губ, и Ма­ной – сла­бым, но веч­но хо­хочу­щим.

– Те­перь не зо­вут, – воз­ра­жа­ет она, не до­жида­ясь от­ве­та.

– Это вре­мен­но, – па­риру­ет де­рево.

– По­ка не пой­дет но­вый дождь, – по­жима­ет пле­чами Ка­тери­на-Ева. – А до тех пор не заз­на­вай­ся. Ммм... Кор­не­лия. Я на­зову те­бя так. Не за­бывай, что я всег­да вла­дела то­бой.

«Пом­ни, что чу­деса су­щес­тву­ют».

Сов­сем не спо­рит де­рево.

Ку­да то­му до кра­сивой, по­ка жи­вой жен­щи­ны. Кто зна­ет, ку­да де­ва­ют­ся ду­ши тех, кто неп­ри­ка­ян чу­жими зо­вами. Ка­тери­не ка­жет­ся, что Адам то пла­кал, то сме­ял­ся. И звал ее у все тол­сте­юще­го ство­ла, по­ка кор­ни де­рева пе­рема­лыва­ли, про­тыка­ли со­бой то, что ос­та­лось от ее те­ла.

Наз­вать Евой де­рево она не же­ла­ет прос­то из рев­ности, у Ада­ма Ева дол­жна быть од­на. Хо­тя что те­перь де­лать с тем, что у этой од­ной Евы два Ада­ма?

Ще­ки теп­ле­ют – то ли от крас­ки, то ли от то­го, что го­рячая вла­га пол­зет по ним.

Об этом мож­но по­думать по­том, ког­да-ни­будь пос­ле, ког­да ста­рик-отец ля­жет в их се­мей­ный склеп, ког­да ее братья, ко­торым она те­перь вмес­то ма­тери, а по­том, ве­ро­ят­но, ста­нет же­ной хо­тя бы од­но­му из них, ста­нут вы­ше нее рос­том.

А по­ка же...

При­дет вес­на, за ней еще од­на, и на ру­ки маль­чи­ков с име­нами Ди она по­ложит кро­хот­ные се­мена. Но по­может ли все, что она спо­соб­на дать из сво­его сер­дца, то­му, что­бы в бу­дущем все они бы­ли вмес­те? Не слиш­ком ли длин­на ре­ка вре­мени, тя­жела па­мять. Не за­хочет ли Гос­подь сно­ва, что­бы по­шел дождь, а она – умер­ла, что­бы счастье не дер­жа­ло но­вого Ноя от по­топа на Зем­ле. Не ме­шало стро­ить Ков­чег.

Ка­тери­на под­ни­ма­ет за­литое сле­зами ли­цо вверх. Вет­ви Кор­не­лии по­хожи на кор­ни.

Ка­жет­ся, что они рас­тут пря­мо из не­ба.


Е

Название: Если не верить, оно не сработает
Размер: драббл, 920 слов
Пейринг/Персонажи: Мана Уолкер, Ред, past!Аллен/Примо Граф
Категория: джен, слеш
Примечание/Предупреждения: трагедия



Ма­на уме­ет хо­дить по гвоз­дям, уг­лям и стек­лянной крош­ке, но бо­ит­ся да­же па­ры кол­ких слов. Слов­но ре­бенок. Точ­нее, да­же не сов­сем как ре­бенок. Вот Ред, став­ший те­перь Ал­ле­ном, не бо­ит­ся, да­же не огор­ча­ет­ся, ког­да его зло об­зы­ва­ют «уб­людком». Мо­жет по­тому, что не зна­ет – как имен­но был рож­ден, тог­да их пол­ная прав­да.

– Мне уже сем­надцать, я прав­да не бу­ду пла­кать, – до­вер­чи­во го­ворит Ма­на, при­жима­ясь теп­лым бо­ком к бо­ку. И да­ет ис­пить чая из сво­ей круж­ки, и де­лит­ся сво­ими слад­ки­ми су­харя­ми.

Ре­ду, ко­торый сам те­перь сог­ла­сил­ся быть Ал­ле­ном, что­бы по­радо­вать его, хо­чет­ся воз­ра­зить. Но го­лод силь­нее тя­ги к спра­вед­ли­вос­ти, и рот за­нят.

Ра­дос­тно, что Ма­на не ста­нет пла­кать из-за то­го, что его на­зыва­ют «де­билом». Это все Ко­зимо, Ал­лен зна­ет, из за­вис­ти оби­жа­ет Ма­ну, ведь он сов­сем без­да­рен! По­чему-то при­выч­нее ду­мать о се­бе, как о Ал­ле­не, а не как о Ре­де. Слов­но имя это, по­чер­пну­тое у мер­твой со­баки Ма­ны, бы­ло да­но от рож­де­ния.

Ал­лен пы­та­ет­ся вспом­нить, сколь­ко же лет ему, но не мо­жет. Мож­но приб­ли­зитель­но уга­дать. Это­го дос­та­точ­но. Не он пер­вый маль­чиш­ка в ми­ре, у ко­го нет точ­но­го воз­раста, это Ал­лен точ­но зна­ет.

Ма­на на­дол­го за­мол­ка­ет, слов­но ус­по­ко­ил­ся, а за­тем на­чина­ет мед­ленную сказ­ку о том, как страш­но ли­шить­ся сво­ей ду­ши. По­терять ее нав­сегда-нав­сегда. И еще, о злом кол­ду­не, что лю­бит окол­до­вывать глу­пых де­тишек. Пусть кто-то злос­ло­вит, что Ма­на бе­зум­ный. У не­го иде­аль­ная па­мять на ис­то­рии, кра­сивая речь об­ра­зован­но­го че­лове­ка, а еще – го­тов­ность во­зить­ся с Ал­ле­ном. Греть его и учить, ве­селить страш­ны­ми сказ­ка­ми.

Ма­на во мно­гом са­мый луч­ший из всех, ко­го Ал­лен мог встре­тить. Прав­да, по­лон сво­их за­гадок. По­лон на­ив­ности. Рас­ска­зыва­ет о по­тере ду­ши, а у са­мого ру­ки дро­жат. У са­мого ли­цо блед­не­ет со стра­ха.

– Прок­ля­тия, как и те, кто спо­собен заб­рать твою ду­шу – су­щес­тву­ют, – вну­ша­ет Ма­на и весь нас­то­ражи­ва­ет­ся, нап­ря­га­ет­ся. – Толь­ко... не смей наз­вать ме­ня лгу­ном! – до­бав­ля­ет он с неп­рикры­тым пе­режи­вани­ем, слов­но в миг, ког­да дур­ное сло­во ска­жет ему Ал­лен, не­бо рух­нет ему на го­лову.

– Я ни­ког­да не огор­чу те­бя, – по-ко­шачьи щу­рит­ся Ал­лен, рас­тя­гивая все ли­цо в ши­рокой улыб­ке люб­ви. И под­став­ля­ет рас­тре­пан­ные ры­жие вих­ры под пог­ла­жива­ния. У Ма­ны неж­ные ру­ки, ма­лень­кие, уз­кие, слов­но у од­но­го из гос­под, что на пред­став­ле­ни­ях поз­во­ля­ют се­бе лишь пер­вые, луч­шие мес­та.

Их при­кос­но­вения чем-то зна­комы, что ни­как не мо­жет быть прав­дой.

Но что, ес­ли прав­да не там, где ка­жет­ся?

– Смот­ри, – серь­ез­но го­ворит Ма­на, и его сум­рачное от ран­ней ста­рос­ти ли­цо ста­новит­ся поч­ти до ко­мич­но­го серь­ез­ным. – Ина­че прок­ля­ну, как злой кол­дун.

Ма­на сво­дит до­миком бро­ви, прис­таль­но всмат­ри­ва­ет­ся в гла­за. Он мог бы про­дол­жить, об­ра­тить все в од­ну из сво­их луч­ших шу­ток. Но он под­жи­ма­ет гу­бы, а взгляд у не­го нез­до­ровый и та­кой ко­лючий, что Ал­лен на миг до­пус­ка­ет мысль, что Ма­на, в сво­ем бе­зумии, впол­не мог эти­ми неж­ны­ми ма­лень­ки­ми ру­ками убить лю­бимо­го бра­та, ко­торо­го ищет.

Хо­лод про­бега­ет­ся му­раш­ка­ми под ко­жей.

От­ку­да вдруг та­кие серь­ез­ные мыс­ли? Та­кие изыс­канные сло­ва в го­лове?

Не по­нять, это сов­сем бес­по­лез­но, по­нима­ет смыш­ле­ный Ал­лен. И от­ве­ча­ет лишь толь­ко, пе­рек­ре­щивая с Ма­ной взгляд:

– Ес­ли не ве­ришь, оно не сра­бота­ет. Прок­ля­тие, так мне го­ворил один встре­чен­ный че­ловек. – гор­де­ливо го­ворит Ал­лен.

Ма­на за­думы­ва­ет­ся, прик­ры­вая ве­ки, це­пене­ет. А по­том сно­ва гла­дит Ал­ле­на по го­лове и снис­хо­дитель­но, слов­но спя­тил тут Ал­лен, сме­ет­ся. За­дор­но, за­ливис­то. Ли­цо раз­гла­жива­ет­ся, и его поч­ти по­кида­ет сум­рак, гла­за об­ре­та­ют зо­лотой блеск.

– А ес­ли оно всег­да-всег­да ра­бота­ет? Ес­ли те­бя уже прок­ли­нали, все уже сра­бота­ло рань­ше! Пред­став­ля­ешь, как это бы­ло бы хит­ро, ми­лый мой!

Ма­на пе­реме­ща­ет ру­ку на ру­ку, ве­дет паль­ца­ми по зас­ко­руз­лой крас­но­ватой ко­же. Лас­ка­юще, мяг­ко, а у Ал­ле­на на­чина­ют че­сать­ся гла­за от под­сту­па­ющих слез.

Он шмы­га­ет но­сом. Он пы­та­ет­ся по­нять Ма­ну, ко­торо­му слов­но без­различ­но, од­но­му на всем све­те, что под его ру­кой – изу­родо­ван­ная ру­ка.

Ро­зовый сад – ду­шис­тый, кра­сивый, пусть и ра­нящий боль­но ши­пами, рас­цве­та­ет у Ал­ле­на в сер­дце. Он слы­шал сло­во, зна­чащее то, что уже бы­ло. И лег­ко вспо­мина­ет его. Де­жавю, да. Но сло­во это Ал­лен вы­учил не те­перь. Мо­жет быть, сре­ди нас­то­ящих роз, в те­ни до­ма, где он ни­ког­да не был, с этим же Ма­ной, ко­торо­го мо­лодым знать не мог.

Но гля­дя на Ма­ну, он ви­дит дру­гое ли­цо. Мяг­кое, мо­лодое, с кра­сивы­ми пра­виль­ны­ми чер­та­ми. Зо­лотис­тые гла­за ка­жут­ся боль­ше, нет горь­кой склад­ки по лбу и у рта, нет ще­точ­ки усов. Тем­ные длин­ные куд­ри мяг­че шел­ка и та­кие же ду­шис­тые, как цве­ты.

Ви­димый уже уме­ет хо­дить по уг­лям, гвоз­дям и стек­лу, но бо­ит­ся дур­ных слов. А еще – гро­зы, па­уков и по­терять свою ду­шу.

Ал­лен смот­рит, и по­нима­ет, что обя­зан его как-ни­будь за­щитить. С этим его хруп­ким сме­хом, с вкус­ным за­пахом гри­ма, с прос­ты­ми и су­евер­ны­ми стра­хами. По­тому, что Ма­на, по­хоже, прав­да прок­лят. Не по­мес­тил ли злой кол­дун, что от­нял у не­го бра­та, его в те­ло взрос­ло­го, ну пря­мо поч­ти ста­рика, ли­шив не толь­ко яс­но­го ума, но и юнос­ти. Ал­лен слы­хивал та­кие сказ­ки и креп­ко за­пом­нил их. Зло­де­яние, ли­ша­ющее че­лове­ка боль­шей час­ти жиз­ни, во­ис­ти­ну страш­но.

Тог­да вот бы­ло бы яс­но – по­чему Ма­на та­кой вре­мена­ми, поч­ти ре­бенок, что, ка­жет­ся, лишь са­мую ма­лость пос­тарше не­го са­мого. Прок­ля­тое ди­тя.

А он-то сам?

Чувс­тво­вать то, что не сле­ду­ет, по­нимать то, что ре­бен­ку не по­ложе­но, вспо­минать то, че­го не бы­ло, а глав­ное, глав­ное, иметь та­кую урод­ли­вую, та­кую бе­зоб­разную ру­ку – раз­ве это все не прок­ля­тия?

– Мой Ма­на, – ед­ва раз­ли­чимо шеп­чет Ал­лен. Го­лос взрос­лый, сов­сем чу­жой, чуть по­хожий на го­лос са­мого Ма­ны, все­го лишь на чу­точ­ку.

Ал­лен нес­ме­ло об­хва­тыва­ет все еще сме­юще­гося Ма­ну ру­ками. Чу­жое сер­дце сту­чит так быс­тро, что, ка­жет­ся, спо­соб­но ра­зор­вать­ся в лю­бой-лю­бой мо­мент. Оно всег­да у Ма­ны так бь­ет­ся, как ус­пел под­ме­тить Ал­лен. Да­же, ког­да нес­пешно идет впе­ред.

Пе­чаль­ный кло­ун Ма­на, у ко­торо­го ни­чего нет, кро­ме мер­твой со­баки, про­пав­ше­го бра­та, ла­тан­но­го ци­лин­дра, лжи­вых шу­ток, боль­но­го ума. И при­ем­но­го сы­на, ко­торо­го прок­лял кто-то злой.

Сы­на, что чувс­тву­ет се­бя стар­ше от­ца.

Хо­тя сей­час Ал­лен по­чему-то ве­рит, что Ма­не прав­да уже сем­надцать.


Ё (свободная тема)

Название: Кукольник
Размер: драббл, 508 слов
Пейринг/Персонажи: Тысячелетний Граф, его игрушки, намек на Граф/Катерина-Ева
Категория: джен, гет
Примечание/Предупреждения: трагедия.
Кукольник — изготовитель игрушек (кукол). Иногда (не вполне корректно) используется как аналог кукловода в кукольном театре.



Он идет по до­роге, смеш­ной и гро­моз­дкий.

Вприп­рыжку, под дет­скую пе­сен­ку. Вок­руг его по­яса об­вя­зана цвет­ная ска­кал­ка, на го­лове – ци­линдр до­рого­го шел­ка.

Он идет и всмат­ри­ва­ет­ся в ва­ши ок­на, как в ва­ши сер­дца.

Он ищет тра­гедии и упи­ва­ет­ся ими.

Он тво­рец, он – Со­зида­ние.

Он их соз­да­ет без ус­та­ли, без пе­реры­вов. Не ле­нит­ся обой­ти весь мир.

Нем­но­го ре­бяч­ли­вый, та­кой не­похо­жий на взрос­ло­го, он лю­бит де­тей. С ни­ми всег­да про­ще, мно­го про­ще по­ладить.

Ведь они, по­теряв­шие ко­го-то, всег­да та­кие бес­по­мощ­ные, та­кие жаж­ду­щие чу­дес. Пад­кие на од­но доб­рое сло­во.

– Кра­сави­ца, – го­ворит он де­воч­ке, сжи­ма­ющей в ру­ках кри­вую, зас­ко­руз­лую кук­лу, без од­но­го гла­за, с ла­тан­ны­ми ще­ками, с раз­ной дли­ны ру­ками.

– Спа­сибо, гос­по­дин, – лас­ко­во от­зы­ва­ет­ся де­воч­ка, и пше­нич­ные рес­ни­цы ее чуть под­ра­гива­ют, фар­фо­ровую ко­жу за­лива­ет ро­зовый цвет.

– Не ты, – Граф ис­прав­ля­ет оп­лошность, скло­няя боль­шой те­ло. – Она!

Его боль­шой па­лец ка­са­ет­ся страш­ной на вид иг­рушки. Ее хо­зяй­ка ро­зове­ет силь­нее.

– Все ру­гали ее, что нек­ра­сивая, мою ку­кол­ку, – ее го­лос до­вер­чи­во-близ­ко, так, что теп­ло­та ды­хания ощу­ща­ет­ся на се­бе.

Для Гра­фа хо­зяй­ка не боль­ше кук­лы, не важ­нее кук­лы, ни­чем не луч­ше.

Она ста­нет та­кой же иг­рушкой, его иг­рушкой.

Граф та­кой бла­гос­клон­ный – он дол­го выс­лу­шива­ет, как ку­кол­ку сши­ла сес­три­ца, она тут те­перь, в об­щей мо­гиле, под зе­лене­ющей трав­кой. Пос­ле бо­лез­ни ее за­сыпа­ли бе­лым по­рош­ком.

– Ни­чего, – уте­ша­ет Граф. – И та­кие мо­гут вер­нуть­ся, ес­ли ты по­зовешь. На­зови ее имя. Прок­ри­чи его Бо­гу.

Де­воч­ка не­дол­го не ве­рит, преж­де чем под­чи­нить­ся, но Гра­фу нель­зя от­ка­зать, он – са­мое оба­яние. Ее го­лос та­кой звон­кий, что нес­коль­ко ог­лу­ша­ет, так, что имя сли­ва­ет­ся.

Лет­нее не­бо дро­жит, ске­лет на под­став­ке кла­ца­ет го­лыми зу­бами, ожи­вая.

Под яр­ко-чер­ной звез­дой, на ме­хани­чес­кой кос­ти Граф зор­ко раз­ли­ча­ет имя «Ка­тери­на». По пух­лым ще­кам про­ходит ко­рот­кая дрожь, слов­но оно на­поми­на­ет о чет-то важ­ном.

Граф встря­хива­ет­ся пе­рекор­млен­ной пти­цей, ле­ниво и не­доволь­но.

Важ­ны лишь тра­гедии. Еще – смерть Сер­дца. Еще – что­бы узор на ко­кот­ни­це был по­вер­нут при зав­тра­ке в пра­виль­ную сто­рону. Ни­как не лю­ди.

– Зай­ми ее те­ло, – приг­ла­ша­ет Граф, де­лая ши­рокий жест ру­кой. – Убей ее и жи­ви.

– Ева, я не хо­чу! – пла­чет но­вая кук­ла од­ним толь­ко го­лосом, но, пос­лушная хо­зя­ину, она ша­га­ет по трав­ке с нем­но­го не­лов­ким, про­тес­ту­ющим гро­мыха­ни­ем.

Звон­кий дев­чо­ночий го­лосок сно­ва над­ры­ва­ет­ся в кри­ке.

Ще­ки Гра­фа по­чему-то сно­ва дро­жат, сов­сем не­дол­го, лишь миг, ког­да не ста­новит­ся Евы и ос­та­ет­ся лишь Ка­тери­на.

– Я ва­ша, гос­по­дин, – дре­без­жа­ще приз­на­ет она, осе­дая на зем­лю. Пше­нич­ные рес­ни­цы те­перь скле­ены стрел­ка­ми, гла­за за­мут­ни­лись пе­чалью.

– Мне всег­да дос­та­ет­ся все, ди­тя, – сме­ет­ся Граф, но про­тив­ный, не­объ­яс­ни­мый хо­лодок вкра­дыва­ет­ся в эту мысль, зас­тавля­ет на миг усом­нить­ся – а так ли это?

– Прос­ти­те... – она прив­ста­ет, но па­да­ет на по­дог­нувших­ся но­гах, раз­ве­дя ко­лени. У нее нет сил ов­ла­деть но­вым те­лом быс­тро. У нее сов­сем ни­чего боль­ше нет, кро­ме гос­по­дина Ты­сяче­лет­не­го Гра­фа.

Граф це­нит это, он впол­не ми­лос­тив. Ему не лень вер­нуть ей иг­рушку, лишь для ви­да, лишь по­тому, что это – удоб­нее. За­тем он силь­ной ру­кой под­хва­тыва­ет но­вого аку­ма под та­лию, свою вещь.

И идет прочь, вспо­миная счи­тал­ки.

Кра­сивые кук­лы, нек­ра­сивые кук­лы... Он иг­ра­ет во все, что ему под­во­рачи­ва­ет­ся. Ког­да иг­рушки сло­ма­ют­ся, он за­менит их но­выми.

Граф за­тяги­ва­ет ме­лодию.

Го­лос его чуть дре­без­жит, пря­мо как у но­ворож­денных де­монов.

По до­роге под дет­скую пе­сен­ку на­пус­кно-ве­село идет Смерть.

И в ру­ке его кук­лы.

Ж

Название: Жардиньерка
Размер: драббл, 713 слов
Пейринг/Персонажи: past!Аллен/Нэа, Уркампи, упоминаются Мана, Катерина-Ева
Категория: слеш
Примечание/Предупреждения: Жардиньерка - этажерка для комнатных растений. Упоминается книга Ганса Христиана Андерсона "Снежная королева".



Ал­лен не так уж вы­сок, ка­ким хо­телось бы быть те­перь, ког­да его рос­та не хва­та­ет, что­бы до­тянуть­ся до вы­сокой книж­ной пол­ки. Че­рес­чур ле­нив, ре­шил, что обой­дет­ся без стре­мян­ки, прис­по­собив в ее ка­чес­тве од­ну из жар­динь­ерок гос­по­жи Ка­тери­ны.

Та, ог­ромная лю­битель­ни­ца цве­тов, са­ма лич­но рас­тит в до­ме зим­ний са­дик, ук­ра­ша­ет все ком­на­ты не­боль­ши­ми, у­ют­ны­ми ком­по­зици­ями. Не ми­нула это­го и биб­ли­оте­ка, по­тому Ал­лен и пред­по­чел прос­то сос­та­вить гор­шки на пол, и за­нял под свои нуж­ны эта­жер­ку из крас­но­го де­рева – чуть вы­ше сту­ла.

Не мог он по­думать, что ее нож­ки, та­кие проч­ные на вид, вов­се не так твер­ды, как Ал­лен то­го ожи­дал от них.

Встав на цы­поч­ки, под­рогнув от нап­ря­жения всем те­лом, он уве­рил­ся в глу­пос­ти за­теи, ког­да кто-то во­шел. Хо­рошо, что не са­ма гос­по­жа Ка­тери­на, чей гнев­ный го­лос уже за­ранее зву­чал в ушах.

Мед­ленные ша­ги по пар­ке­ту бы­ли зна­комы, хо­тя и поч­ти бес­шумны. Обер­нуть­ся на них Ал­лен бы не ре­шил­ся. Он зас­трял, так прос­то не спус­тить­ся, но и не дос­тичь, не тро­нуть паль­ца­ми нуж­ной кни­ги. Будь он один, спус­тился бы по­лупол­зком по сте­не, а так, вро­де бы, не­удоб­но.

Сму­титель­но.

Во­шед­ший до­ходит до не­го, прик­ры­вая сво­ей дли­ной с это­го ра­кур­са тенью, кла­дет ру­ки на та­лию, стра­хуя от па­дения. Ще­ки теп­ле­ют, и глу­хо сту­чащее сер­дце те­перь, ка­жет­ся, спо­соб­но рас­ка­чать жар­динь­ер­ку.

– Я креп­ко дер­жу те­бя, мой Ал­лен.

Го­лос при­шед­ше­го на по­мощь – поч­ти пе­ние. Зву­чит вкрад­чи­во, да­же нес­коль­ко сла­дос­трастно. В нем поч­ти ко­кетс­тво, и Ал­ле­ну бе­зум­но не­лов­ко. Го­лос вы­зыва­ет до­верие, вы­зыва­ет же­лание по­верить та­кому силь­но­му коль­цу тон­ких рук.

Ал­лен поч­ти об­мя­ка­ет, без­ро­пот­но поз­во­ля­ет об­ни­мать се­бя силь­нее, пог­ла­дить по бед­ру. Под тон­ким сук­ном брюк ко­жа буд­то бы за­гора­ет­ся от са­мого лег­ко­го при­кос­но­вения паль­цев.

– Сей­час Ур­кампи дос­та­нет кни­гу, – со­об­ща­ют ему, и пог­ла­жива­ния, ко­торые мож­но бы­ло еще при­нять за иг­ру во­об­ра­жения, ста­новят­ся еще от­кро­вен­нее, еще оче­вид­нее.

Ал­лен це­пене­ет, и сер­дце его ед­ва ли не за­мира­ет, как за­мира­ло все­го лишь миг на­зад, но от ра­дос­ти. Вы­ходит, он спу­тал сво­их мо­лодых гос­под, что оба про­сили на­зывать их друзь­ями.

Но од­но­го из ко­торых в раз­нуздан­ных снах Ал­лен ви­дел уже нес­коль­ко раз сов­сем в дру­гом, бо­лее близ­ком ка­чес­тве.

Те­перь не­воз­можно от­ка­зать­ся, сыг­рать в ду­рач­ка, не­воз­можно стрях­нуть с се­бя рук, не­воз­можно от­вер­гнуть пред­ло­жен­ное. Ал­лен шум­но вды­ха­ет, а по­том про­из­но­сит, чер­то­ва веж­ли­вость, к че­му он во­об­ще ей вос­поль­зо­вал­ся!

– Спа­сибо... Ма­на.

Так он за­пом­нил: Тим­кампи, яр­кий, как зо­лото, всег­да с Нэа. А чер­ным го­лемом, та­ким стран­ным, поч­ти ска­зоч­ным су­щес­твом, по­веле­ва­ет его брат. И, быть мо­жет, Ал­лен неп­ра­виль­но пос­ту­пил, впус­тив в свое сер­дце пер­во­го, от­чужден­но­го, всег­да хо­лод­но­го и над­менно­го? Ког­да у вто­рого так лас­ко­вы ру­ки, лас­ко­вы и силь­ны, и го­лос – поч­ти кол­дов­ское пе­ние?

– Так ты ждал его, Ма­ну? – го­лос боль­ше не лас­ка, он – боль, он – удар. – Все всег­да дос­та­ет­ся ему!

Ал­лен раз­во­рачи­ва­ет­ся – не по сво­ей во­ле, как иг­рушка, опо­ра под ним стек­лянно дро­жит, тан­цу­ет, сов­сем не твер­дая, как мар­тов­ский лед под ша­гами.

В гла­зах у Нэа то­же те­перь лед – зо­лотой, кол­кий, как нож.

– Все всег­да дос­та­ет­ся Ма­не, – улы­ба­ет­ся Нэа.

Тем­ные крылья хло­па­ют у его ли­ца, чуть ко­лыхая ко­рот­кие во­лосы на за­тыл­ке.

Ал­лен за­воро­жен их сла­бым дви­жени­ем, блес­ком чу­жих глаз, он го­тов по­дать­ся впе­ред, го­тов бес­стыд­но спрыг­нуть в чу­жие ру­ки, и будь, что бу­дет.

Гу­бы его мед­ленно при­от­кры­ва­ют­ся.

И в этот же миг он ле­тит вниз, пря­мо в рос­сыпь цве­точ­ных гор­шков на по­лу.

Это бо­лез­ненно, это уни­зитель­но, что-то бь­ет­ся, ло­ма­ет­ся, Ал­лен по­пада­ет в грязь. Он лишь чу­дом не ре­жет­ся о стек­лянную крош­ку. За­пах сгуб­ленной его па­дени­ем бе­гонии чуть ли­мон­ный, рез­кий. Он ре­жет гла­за под пог­нувши­мися оч­ка­ми.

На­вер­ное, имен­но по­это­му прос­ту­па­ют сле­зы, ког­да гром­ко бу­ха­ет дверь, зак­ры­ва­ясь за Нэа.

Тот тол­кнул Ал­ле­на, без­жа­лос­тно, зло.

Но са­мого Ал­ле­на по­чему-то сов­сем не сму­ща­ет та­кой пос­ту­пок. Он го­тов пе­ре­убе­дить Нэа – с его этой рев­ни­вой жес­то­костью, с его этим взгля­дом, про­низы­ва­ющим нас­квозь, с его ме­лан­хо­ли­ей, с его пу­га­ющи­ми иног­да прис­ту­пами рев­ности, впол­не обос­но­ван­ной, ес­ли по­раз­мыслить над ни­ми.

И, зная, что он от­ветно не без­разли­чен, Ал­лен го­тов пой­ти ра­ди это­го на край све­та. Сде­лать все, он, впер­вые влю­бив­ший­ся, уже по­нял, что не по­жалел бы, ес­ли нуж­но, ни ду­ши, ни те­ла.

Ма­не он хо­тел ска­зать од­но лишь «спа­сибо». К Нэа – упасть в ру­ки нав­сегда, ес­ли бы тот его при­нял. И тот был го­тов, Ал­лен сам все ис­портил. Но это еще не зна­чит, что ни­чего не­воз­можно ис­пра­вить.

Ал­лен смар­ги­ва­ет сле­зы, ког­да рез­кий звук зас­тавля­ет вздрог­нуть. Поп­ра­вив оч­ки, он улы­ба­ет­ся.

Кни­га, что он хо­тел дос­тать, сказ­ка о маль­чи­ке, ко­торо­му ос­колки не­бес­но­го зер­ка­ла по­пали и в глаз, и в сер­дце, от­че­го тот стал жес­то­ким, па­да­ет в ед­ва на­бира­ющий бу­тоны ро­зовый куст.

Пря­мо воз­ле его ру­ки.

З

Название: Заглавная буква
Размер: драббл, 524 слова
Пейринг/Персонажи: Книгочей, Дик, упоминаются прошлый ученик, Граф
Категория: джен
Примечание/Предупреждения: трагедия



– Ведь я для те­бя иде­аль­ный, Ста­рик! Иде­аль­ный уче­ник. Лю­ди – все­го лишь бук­вы на бу­маге, я это ус­во­ил. Я ни­кого не мо­гу лю­бить, ни­кого по­жалеть. Я лишь ско­рее хо­чу по­лучить твой ти­тул. И сво­боду от те­бя, смор­чок. Я ста­ну пи­сать обо всем чес­тно, но ни­ког­да не сос­тра­дая про­иг­равшим. В этом путь Кни­гочея, ты сам го­ворил!

Он вправ­ду го­ворил ему это, вну­шал мно­го раз, толь­ко вот...

Он вспо­мина­ет расс­тро­ен­ное, опе­чален­ное и сби­тое с тол­ку ди­тя, что по­теря­лось в пше­нице у до­ма Ка­тери­ны-Евы Кем­пбэлл, и сер­дце ще­мит в тис­ках тос­ки. Тя­га к зна­ни­ям, ры­жие во­лосы, яр­кий взгляд. Кни­гочей толь­ко что ли­шил­ся все­го это­го вмес­те с прош­лым, в ко­торым его преж­ний про­теже стал бук­ва­ми на бу­маге.

Стал частью ис­то­рии.

К че­му он стре­мил­ся тог­да – за­менить од­но­го уче­ника дру­гим? То­го, кто лю­бил и по­гиб, за­менить тем, кто лю­бить не спо­собен?

Дик улы­ба­ет­ся, хо­лод­но и са­модо­воль­но, и ста­новит­ся яс­но, что этот, та­кой черс­твый, по­гиб­нет еще ско­рее. От­даст свою ду­шу за то, что­бы стать са­мым ве­ликим Кни­гоче­ем на све­те, от­даст, да­же не по­нимая, что по­теря ее оз­на­ча­ет смерть.

Но не са­мо­оп­равда­ние ли это? Имен­но оно, прос­то не­воз­можно приз­нать­ся пе­ред со­бой, что Дик не по сер­дцу. Что не та­ким Кни­гочей хо­тел бы ви­деть то­го, ко­му до­верит все, что у не­го есть.

Ведь од­нажды Дик доб­ро­воль­но при­дет к Ты­сяче­лет­не­му Гра­фу, как при­шел ког­да-то он, луч­ший в сво­ем ро­де. И по­может ему унич­то­жить мир, ведь не лес­тно ли это – быть тем, кто опи­шет не­веро­ят­ное – его па­дение.

Сам Кни­гочей ког­да-то не смог, но он был дру­гим, ку­да мяг­че. Ку­да бо­лее че­ловеч­нее.

Сно­ва не выш­ло, взды­ха­ет Кни­гочей. Со­рок во­семь по­пыток, все ми­мо це­ли. Дик и вправ­ду – са­мый луч­ший бу­дущий Кни­гочей. Но он слиш­ком не под­хо­дящ для са­мого Кни­гочея, став­ше­го та­ким сен­ти­мен­таль­ным, жаж­ду­щего те­перь иметь да­же не уче­ника, а сы­на. То­го, кто сог­рел бы сво­им теп­лом его сер­дце. Кто зак­рыл бы ему гла­за, доб­ро­воль­но ос­та­ва­ясь ря­дом до пос­ледне­го вздо­ха.

Смерть бы­ла близ­ка и пу­гала, ведь бре­мени гре­хов хва­та­ет на то, что­бы тут же спус­тить на са­мые низ­шие кру­ги Ада.

По­нимая, что со­вер­ша­ет ошиб­ку, мо­жет быть – гу­бит де­ло, Книж­ник при­нима­ет ре­шение, что пол­ностью сот­рет Ди­ка, как лич­ность.

По­тому что это – в его си­лах.

Не в его влас­ти пред­ска­зать, кем ста­нет его уче­ник пос­ле это­го. Но он даст ему дру­гое имя, дру­гую жизнь, дру­гие склон­ности при­дут вмес­те с ним, толь­ко имя ме­ня­ет Кни­гоче­ев. Это он боль­ше не мо­жет из­ме­нить­ся. Он зас­трял в се­бе этом, в пос­леднем се­бе, и те­перь вы­нуж­ден лю­бить но­вого уче­ника, ры­жего и та­кого строп­ти­вого, всег­да не та­кого, как нуж­но.

Уже со­рок во­семь раз не та­кого.

Он мог под­смот­реть се­бя в за­писях, но вся пи­сани­на тех лет ос­та­лась у Ты­сяче­лет­не­го Гра­фа. Он мог бы спро­сить у Гра­фа, но не­воз­можно прий­ти с этим к не­му. Уче­ник под­ска­зал бы ему, но тот по­гиб. По­чему он за­был? Он и это за­был. Он ус­тал, он стар. Ему ма­ло уже ос­та­лось. Слиш­ком ма­ло, что­бы дол­го тер­петь ря­дом с со­бой Ди­ка, чей хо­лод­ный взгляд на­поми­на­ет ему взгля­ды не­нави­димых те­перь Но­ев.

– Я ста­ну заг­лавной бук­вой... – про­дол­жа­ет бах­ва­лить­ся тот, но Кни­гочей боль­ше его не слу­ша­ет.

Лишь по-стар­чески ки­ва­ет в знак сог­ла­сия.

И сов­сем ско­ро Дик ста­нет ей – заг­лавной бук­вой, за­голов­ком на ли­нован­ной длин­ной стра­нице.

Кни­гочей чес­тно на­пишет о том, что из всех ос­таль­ных кан­ди­датов на его мес­то, Дик, ве­ро­ят­но, прав­да был са­мым луч­шим.

И

Название: Изморозь
Размер: драббл, 730 слов
Пейринг/Персонажи: Сириус, Нэа/Катерина-Ева, Мана/Катерина-Ева, ОМП
Категория: гет, ust
Примечание/Предупреждения: трагедия



– Я дол­жен до­нес­ти до вас скор­бную весть, – по­нуро го­ворит де­дуля Си­ри­ус, пря­мо пе­ред ужи­ном, нев­зи­рая на то, что за об­щим сто­лом они с Ма­ной, нев­зи­рая на то, что ма­туш­ка Ка­тери­на, их при­ем­ная ма­туш­ка, про­тес­ту­юще всплес­ки­ва­ет ру­ками. – Ни­чего, Кэт, – ка­ча­ет го­ловой их ста­рик. Они уже муж­чи­ны.

Муж­чи­нам все­го по пят­надцать, ко­неч­но, они под­росли. И да­же до то­го, что­бы быть ин­форми­рован­ны­ми обо всем в ок­ру­ге до то­го, как не­рас­то­роп­ный де­дуля рас­ска­жет о том на се­мей­ном соб­ра­нии.

– Так вот, – про­дол­жа­ет тот, – гос­по­дин Г., наш ува­жа­емый все­ми со­сед, что про­сил пос­ле Со­чель­ни­ка ру­ки на­шей Ка­тери­ны, и ко­торо­му я от­ве­тил сог­ла­си­ем, по­гиб, за­мерз в по­лях. Мо­роз убил его, вы­шед­ше­го на про­гул­ку.

Мо­роз, как же, Нэа пе­рег­ля­дыва­ет­ся с Ма­ной, и они в этот мо­мент со­лидар­ны в двух ве­щах: де­дуля так сме­шон, вспом­нив о лич­ном счастье до­чери, лишь ког­да под­росли они. И в том, что убил не­задач­ли­вого кан­ди­дата на счастье с ней не мо­роз, а джин.

Им-то не знать. Ведь Нэа сам лил ему в глот­ку, по­ка Ма­на жес­тко дер­жал его, на да­вая зак­рыть рта.

Бе­дола­га и рань­ше лю­бил вы­пить, а те­перь ему уже ни­ког­да не от­мыть­ся – все ку­хар­ки в ок­ру­ге су­дачат о том, как глу­по он за­губил се­бя, ста­рый греш­ник, что пред­по­чел спир­тное кра­сивой не­вес­те.

Нэа убил бы его и один, кто же мог по­думать, что оба они ка­ра­ули­ли ду­рака на то­нущей в мяг­ких суг­ро­бах тро­пин­ке? Не чувс­тву­ющие уко­лов мо­роза, не ос­тавля­ющие сле­дов на сне­гу, две страш­ных те­ни, лю­бовь и смерть для ко­торых всег­да бы­ли поч­ти что од­ним и тем же.

И под све­том яр­кой, пол­ной лу­ны их взгля­ды скрес­ти­лись, по­доб­но ме­чам. Взгля­ды тех, кто чувс­тву­ет оди­нако­во и хо­тел бы од­но­го и то­го же, нап­ри­мер, са­мому по­вес­ти Ка­тери­ну к ал­та­рю.

Од­нажды, оба впол­не по­нима­ли это, они скрес­тят за нее ме­чи.

За нее и за власть над ми­ром.

Греш­ным ми­ром, где об­рюз­гшие, дур­но пах­ну­щие спир­тным и по­том муж­чи­ны пы­та­ют­ся ку­пить для се­бя кра­соту, как кто-то же­ла­ет ку­пить ло­шадь, ли­бо платье сво­ей со­дер­жанке.

– Ужас­но, па­пень­ка, – взды­ха­ет Ка­тери­на, и опус­ка­ет гла­за, но Нэа ви­дит, что она вов­се не огор­че­на, и за ра­дость, что вско­лых­ну­лась под длин­ны­ми рес­ни­цами, за то, что­бы та не об­ра­тилась в грусть от вы­нуж­денно­го сми­рения с при­личи­ями, он го­тов по­менять мес­та­ми не­бо и зем­лю.

Ведь что­бы один из них – не­важ­но, Ма­на, ли­бо он, – бы­ли с ней, нуж­но, что­бы не ста­ло не толь­ко со­седа, но и Си­ри­уса са­мого. И тех, кто спо­собен осу­дить, и тех, кто пи­шет за­коны, и тех, ко­го Ка­тери­на, та­кая чут­кая, по­том мо­жет хоть как-то пос­теснять­ся.

Поч­ти всех лю­дей на зем­ле.

Ис­крен­не огор­ченное ли­цо Си­ри­уса, как и прит­ворное со­жале­ние Ка­тери­ны – оба жал­ки. Нэа пе­рево­дит взгляд на Ма­ну, его тон­кое, та­кое неж­ное на вид ли­цо сей­час неп­ро­ница­емо, чуть блед­нее обыч­но­го, и все­го.

Нэа вспо­мина­ет, как дол­го они по­том сто­яли над те­лом, по­ка из­мо­розь не пок­ры­ла пу­шис­тый во­рот­ник Ма­ны, не на­лип­ла ему на рес­ни­цы. Сто­яли, опа­са­ясь, что ни­чего у них не по­лучи­лось, что че­ловек пе­ред ним не мертв, а прос­то ус­нул, и его ды­хание не угас­ло – все­го лишь ос­лабло.

Тог­да вот Ма­на на­чал зяб­нуть, и Нэа ощу­тил, что ему хо­лод­но пер­вее, чем то, что сам за­мер­за­ет. И неж­но стря­хивал мель­чай­шие ль­дин­ки с ли­ца, прав­да го­товый в этот мо­мент за­ботить­ся о нем, бла­годар­ный за то, что Ма­на в от­вет пос­ту­пил так­же – грел лег­ки­ми при­кос­но­вени­ями его ще­ки.

И ког­да они су­мели отор­вать­ся друг от дру­га, поб­леднев­шая к ут­ру, поч­ти об­ра­тив­ша­яся в приз­рак лу­на ос­ве­тила для Нэа их жер­тву – из­мо­розь не та­яла на се­ром, зас­тывшем ли­це, та­ком же хо­лод­ном уже, как зи­ма вок­руг.

Ви­димо, слу­ги ду­мали, что он до­ма, и ник­то не ис­кал его.

Как ник­то не ис­кал и их, та­ких бла­говос­пи­тан­ных, та­ких пра­виль­ных, та­ких, ка­кими их хо­тел ви­деть Си­ри­ус. Тот, кто дал им кров, и лишь по­это­му име­ющий до по­ры жить в ил­лю­зи­ях, что он хоть что-то зна­чит для сво­их до­рогих маль­чи­ков.

– Ни­чего, де­душ­ка, – лас­ко­во го­ворит ему Нэа, от­махнув­шись от вос­по­мина­ний, – пос­мотри­те на это так, что ста­рый пь­яни­ца не был луч­шей пар­ти­ей для ва­шей до­чери. Най­дет­ся кто-то дру­гой, дос­той­ный!

– Нэа! – Ка­тери­на сно­ва всплес­ки­ва­ет ру­ками, пы­та­ясь оса­дить ци­низм. С на­деж­дой она смот­рит на Ма­ну, но тот лишь серь­ез­но ки­ва­ет.

Прав­да неп­ригляд­на, за­то не­ос­по­рима. Прав­да зву­чит из уст Нэа сов­сем по-взрос­ло­му, де­лая его уже тем, кто на­рав­не с Си­ри­усом, как муж­чи­на их до­ма, мо­жет рас­по­ряжать­ся Ка­тери­ной.

Си­ри­ус же, не­ожи­дан­но ожив­ля­ет­ся, сов­сем не не­доволь­ный по­доб­ным уте­шени­ем.

– Ты прав, до­рогой, – под­держи­ва­ет он Нэа. – Най­дет­ся кто-то луч­ший. Обя­затель­но.

Я луч­ше те­бя, Ма­на, – ду­ма­ет Нэа, ма­кая лож­ку в ос­тывший суп. Кро­шеч­ные сгус­тки жи­ра уже пла­ва­ют по его по­вер­хнос­ти, неп­ри­ят­ные, слов­но из­мо­розь.

Но Нэа – вкус­но.


К

Название: Кантилена
Размер: драббл, 676 слов
Пейринг/Персонажи: Граф/Нэа, Нэа/Граф, упоминаются Нои
Категория: слеш, ust
Примечание/Предупреждения: трагедия.
Кантилена (итал. cantilena «песенка» от лат. cantilena «пение») — широкая, свободно льющаяся напевная музыка как вокальная, так и инструментальная. Кроме того, термин также обозначает напевность самой музыки или манеры её исполнения, способность певческого голоса к напевному исполнению мелодии. Оба эти значения восходят к названию средневекового музыкально-поэтического жанра.
Также это понятие часто применяют мастера, производящие музыкальные инструменты. Получившийся инструмент может иметь кантилену, а может быть лишён её. Последний считается браком, так как не отвечает требованиям «певучести». Для проверки качеств инструмента используется довольно простой тест: извлекается аккорд с максимальным количеством открытых струн. Если время затухания звучания аккорда превышает 30 секунд, то кантилена есть, если это время составляет менее 30 секунд, то такой инструмент лишён кантилены и является продуктом «второго сорта».



Об­ста­нов­ка неп­ри­выч­на, и да­же нес­коль­ко тя­гос­тна тем, что Ты­сяче­лет­ний, не же­лая то­го ни­ког­да, те­перь вы­нуж­ден иг­рать сам.

Сам стать Ис­полни­телем!

Что из то­го, что ког­да-то дав­но, по­делен­ное на дво­их, пусть и с пре­дате­лем бре­мя, бы­ло лег­че? Ко­го это вол­ну­ет?

Те­перь-то все ху­же. Те­перь он так оди­нок, что имея боль­шую Семью, не мо­жет ни­кого по­садить за ро­яль. Еще по­ка так ма­ло оп­ро­бован­ный ро­яль. Сто­ит толь­ко пред­ста­вить на мес­те му­зыкан­та Ше­рила, Трай­да, не­год­ни­ков Джас­де­би, не­нави­дящую лю­бые на­уки Ро­ад, не име­юще­го да­же слу­ха Ти­ки, как хо­чет­ся от­ри­цатель­но пе­редер­нуть пле­чами.

Граф ка­са­ет­ся тем­но­го де­рева, то хо­лод­но да­же че­рез пер­чатки, чуж­до, и не об­ка­тан­но – под этой ла­киро­ван­ной крыш­кой еще не ро­дилось зву­ков, под ко­торые мож­но прий­ти к По­беде.

– Нуж­но из­влечь ак­корд из боль­ше­го ко­личес­тва струн, – со­вету­ет внут­ренний го­лос, не свой, вид­но, так этим тя­гучим, про­ник­но­вен­ным то­ном го­ворил Че­тыр­надца­тый, Граф не сом­не­ва­ет­ся.

Тот умел иг­рать, лег­ко бы по­нял – об­ла­да­ет ли инс­тру­мент кан­ти­леной, ли­бо нет. Граф же не уве­рен – хва­та­ет ли его поз­на­ний на эти тон­кости.

– Да знаю я! – Граф раз­дра­жен­но уда­ря­ет по кла­вишам, и их бес­по­лез­ный над­рыв не да­ет то­го, что нуж­но.

– Ро­яль ис­порчен, – бар­ха­тис­то ра­ду­ет­ся кто-то внут­ри, и Граф го­тов сло­мать чер­ный ро­яль, раз­бить его ме­чом, толь­ко к че­му, ведь пусть и не с иде­аль­ным зву­чани­ем, но он впол­не се­бе спо­собен уп­равлять сво­ей му­зыкой но­вым Ков­че­гом. – Сколь­ко не бей­ся, все в тво­ем ми­ре не­совер­шенно без ме­ня, – смех ль­ет­ся в чуть ме­нее бо­гатые, чем хо­телось бы, слег­ка дре­без­жа­щие зву­ки.

Паль­цы Гра­фа дро­жат, как у пь­яни­цы.

По­чему, по­чему?!

Раз­ве он не ста­рал­ся, раз­ве Ро­ад, его де­воч­ка, не вло­жила в но­вое их тво­рение и все то, что он сам знал о жиз­ни, о том, как дол­жны пра­виль­но иг­рать инс­тру­мен­ты, о том, как дол­жен выг­ля­деть внут­ри лю­бимый, у­ют­ный дом?

От­че­го же Граф ощу­ща­ет се­бя тут – лиш­ним, тог­да как в сол­нечных сво­дах Бе­лого Ков­че­га, он всег­да был, как до­ма.

И, хо­тя, он не ка­сал­ся эти­ми вот ру­ками кла­виш на бе­лом ро­яле, но уве­рен­ность, что тот зву­чал со­вер­шенно иде­аль­но, на­пол­ня­ет ни зло­бой, ни яростью – лишь пе­чалью.

– Сой­дет и так! – зло и гром­ко па­риру­ет Граф и из­вле­ка­ет ме­лодию, гром­кую, пол­ную вдох­но­вения.

– Сой­дет, как и ты сой­дешь в мо­гилу – всег­да ос­та­ва­ясь ху­же то­го, что бы­ло, – не уни­ма­ет­ся го­лос.

Граф ко­мич­но и бо­лез­ненно встря­хива­ет го­ловой, он весь вздра­гива­ет от бо­ли, слов­но ему ус­пешно на­нес­ли ра­ну.

Он, все­могу­щий, та­кой ис­ку­шен­ный во всем, чувс­тву­ет се­бя лишь чь­ей-то блед­ной ко­пи­ей, а по­чему – не мо­жет по­нять, не спо­собен вспом­нить.

Че­тыр­надца­тый-то точ­но знал и это, а не толь­ко то, как иг­рать луч­ше.

Вер­нись он, и ста­ло бы луч­ше, ведь он бы да­же приз­нал его пре­вос­ходс­тво, толь­ко бы ощу­тить се­бя хоть не­надол­го нуж­ным то­му, кто дей­стви­тель­но пре­вос­хо­дит хоть в чем-то.

Ведь это так иног­да уто­митель­но – быть луч­ше всех, ко­го встре­чал за ты­сячи лет, и все рав­но ос­та­вать­ся поч­ти ни­кем, иметь лишь по­лови­ну мо­гущес­тва, что мог бы по­лучить в ду­эте с кем-то.

С кем-то та­ким жес­то­ким, но вмес­те с тем – та­ким нуж­ным.

Граф ус­та­ло скло­ня­ет­ся, по­ника­ет, пос­ле всплес­ка эмо­ций он хо­чет спать, слов­но ди­тя. Он ни­ког­да не приз­на­ет, что он ус­та­лый и ста­рый, и жаж­ду­щий по­мощи, и иног­да да­же – теп­ла.

Он вы­нуж­ден де­лать, что мо­жет, как спо­собен, не по­тому, что всег­да сам хо­чет это­го. А по­тому, что Тем­ная Ма­терия, его бла­годе­тель, не по­тер­пит без­дей­ствий. Хо­тя стер­пит лю­бую му­зыку, лишь та бы слу­жила це­ли.

Это он сам не тер­пит. Не тер­пит боль­ше тос­ки, от ко­торой так ос­лаб, что пос­то­ян­но кло­нит в сны, где у не­го есть кто-то рав­ный, по­ка еще не пре­дав­ший, с кем мож­но де­лить свое бре­мя: не как с ос­таль­ны­ми Но­ями, сто­ящи­ми ни­же, как ни кру­ти, но чу­точ­ку ни­же по опы­ту и уме­ни­ям.

Граф прик­ры­ва­ет гла­за, и кто-то взды­ха­ет внут­ри его го­ловы, буд­то бы со­жалея, что Граф та­кой лю­бящий и глу­пый, та­кой ме­лоч­ный к се­бе и уг­не­тен­ный.

– Был один, те­перь нас – двое, пред гла­зами про­мель­кнет что-то очень до­рогое, об­раз в сер­дце вско­лых­нет, – за­пева­ет он ут­ра­тив­шим все нас­мешли­вые ин­то­нации го­лосом.

Кан­ти­лена, кра­сивая, чис­тая, слыш­на в его нег­ромком зву­чании.

– У те­бя бы­ло все, что­бы по­бедить, – до­бав­ля­ет он, ког­да Граф уже спо­кой­но и сон­но ды­шит. – Да­же я, ведь ты – пог­ло­тил часть ме­ня. Зна­чит в том, что ког­да я вер­нусь до­мой, то убью те­бя, нет ни кап­ли мо­ей ви­ны.