[blue-kanzler]

Название: Четыре цвета
Автор Марианна Кросс
Бета:  +Nea+,  [Математик]
Размер: мини (2050 слов)
Пейринг, персонажи: Тысячелетний Граф, Нэа
Рейтинг: G
Жанр: драма
Примечание: предканон; Cadmea victoria — «Кадмова победа», победа, одержанная чрезмерно дорогой ценой и равносильная поражению, или победа, гибельная для обеих сторон. Выражение возникло на основе предания о поединке в борьбе за Фивы, основанные Кадмом, сыновей Эдипа – Этеокла и Полиника. Поединок закончился смертью обоих враждующих братьев.
Саммари: Белое сменилось черным далеко не сразу.

Граф Адам посетил имение Кэмпбеллов с важным визитом во второй четверти ноября. Поля в округе уже были сжаты, листва обратилась темным полупрахом, присыпанным снегом.
Адам томился непривычным волнением — может, поэтому и избрал обычный для простого человека способ путешествия. Хотя, возможно, стоило прилететь к ребенку на зонтике, словно фея. Только Адам сам не доверял сказкам и питал уверенность, что его новый маленький брат тоже не доверяет. В экипаже трясло, и когда повернули на выезд к усадьбе, Адам решил прогуляться пешком, словно все еще размышлял — нужно ли ему вообще идти туда.
Местность была будто издавна знакомой. Даже на миг показалось, что сотни лет назад он уже видел это странное дерево кривым несуразным ростком. Бесконечно одиноким среди равнины, хрупким, обязанным погибнуть под напором ветров. Но точной уверенности в том не было, ведь это могло случиться сотни лет назад. С тех пор кривой ствол стал гигантским и шероховатым, а память Графа, как бы странно это не звучало, тоже порядочно ослабела.
Может, это и хорошо, что мальчишка, так рано проявивший способности Ноя, уродился в таком отдаленном месте. Никаких тебе священников и прочих опасных людей. К постели, где мальчик метался в бреду с перевязанным лбом и запястьями, Адам уже как-то являлся. Было это весной, но тогда, стоя рядом с его перепуганной, дрожащей от страха за сына матерью, не решился увести его из семьи. Потому ли он так поступил, что был не уверен: все-таки Четырнадцатый Ной — это не совсем обычно? А может, в нем пробудилось нечто сродни жалости, когда он узнал о хрупком здоровье брата мальчика и том, как еще маленький Нэа переживает за него?
В любом случае, он дал Четырнадцатому еще одно лето — лето, за которое брат маленького Ноя встал на ноги, и не было больше причин беспокоиться за их с матерью благополучие. Лето, за которое Граф Адам стал официальной главой семьи Кэмпбелл, внезапно «обнаружив» с ними дальние родственные связи. Рано овдовевшая женщина, вынужденная одна вводить в общество двоих сыновей, лишь рада была его появлению — словно благодати Божьей.
С появлением в ее жизни господина графа исчезли проблемы долгов, оставленных мужем — отчаянным игроком. И сын пошел на поправку.
Адам не был уверен, запомнил ли его Нэа во время первого визита. Но все это время был рядом с его семьей, на расстоянии от него, но рядом. Много было приложено усилий, чтобы этот ребенок вошел в Семью именно так, как должно — на официальных правах, с высоко поднятой головой, со статусом.
Чутье подсказывало, что ради его будущих сил стоило постараться и проявить немного терпения.
Так, что тот, слушая ежедневные молитвы матери за Графа Адама, не мог бы не проникнуться симпатией, пусть еще и не полной. Не мог бы не ждать переломного события в своей жизни, когда граф его заберет в столицу и даст возможность получать под своей опекой лучшее образование.
И Нэа ждал.
От гигантского дерева-монумента среди опустелого поля брел к большой дороге хрупкий мальчишка. Адам замер и терпеливо ждал, пока они поравняются. Ждал, жадно втягивая в себя запах земли и влаги, колкий морозный дух, острый, неприятный обонянию запах мерзлой травы. Оттого, что его явно ждали в такую погоду у дороги, стало вдруг очень тепло в груди, а мир словно наполнили краски. Когда они поравнялись, маленький Ной смело заглянул Графу в лицо. Долго изучал, прищурив янтарные глаза.
А потом с неожиданной дерзостью утвердил:
— Адам. Говорят, гость с первым снегом приходит на счастье, — и улыбнулся — широко, солнечно.
Никто не называл Тысячелетнего Графа по имени вот так, просто. Много лет он сам не понимал, что желал этого, желал, чтобы рядом был именно такой человек. А сейчас к нему пришли это понимание и радость обретения. Адам был счастлив — хотя думал, что уже давно не помнил, как это — настолько, что даже временно совершенно забыл о своей природе и планах.
Там, где дорожку припорошило уже тонким слоем снега, в отличие от мерзлой земли оставались следы — легкие, словно оставившие их люди почти не касались земли — неясная метка на белом-белом.

***

Нэа совсем себя не жалел: он был слишком одержим знаниями, словно торопился скорее впихнуть себе в голову все, чему мог научить его мир и Тысячелетний Граф. А кое в чем этот юноша уже даже превосходил самого Адама, тот был уверен в этом. Днем Нэа много играл, а ночами заучивал наизусть целые главы из произведений латинских грамматиков, дюжины формул, постигал суть вещей.
Адам боялся, что здоровье Нэа однажды может пошатнуться — конечно, у Ноя организм куда крепче, чем у обычного человека, но Нэа казался ему слишком хрупким на вид. Сейчас, с наступлением осени, Адам самолично следил за его питанием, пичкал лимонами и настаивал на дневном сне. Дело было вовсе не в том, что вот уже больше года, как Нэа стал его учеником и обучался магии и манипуляциям с Темной Материей, чему Тысячелетний Граф никогда не учил других Ноев.
Просто это стало уже потребностью — опекать младшего брата. Заботиться и возиться с ним, окружая слишком навязчивой, почти по-женски трепетной заботой.
А еще — выводить иногда на воздух, иначе глупый мальчишка будет бледен, словно мел. Где это видано — в его возрасте просиживать целыми днями над частями для голема!
— Ну как? Сумел добиться того, чтобы голем рос? — они наконец-то прогуливались на воздухе, но Нэа, казалось, витал где-то далеко.
— Пока он не меняет размер по моему желанию, но я сумею исправить это. Он должен трансформироваться в зависимости от потребностей хозяина.
— Очень хорошая идея, — одобрил Адам. Под его ногами хрустел первый снег — в этом году очень сухой и колкий. Как-то так получалось, что они с Нэа каждый год прогуливались по первому снегу до того, как тот растает или сменится на постоянный.
Потом Нэа рассказал, как его впечатлила история о поединке в борьбе за Фивы. Адам подметил в интонации его голоса переплетение интереса и страха.
— Вот если бы я убил брата... — по губам Нэа скользнула натянутая улыбка, словно такая фантазия пугала. И тут же пропала, и лицо его стало печальным. Видимо, сама возможность подобного потрясала его. Собираясь с мыслями, Нэа взял Адама за рукав.
— А ты бы смог? — с родным братом Нэа общался редко, но относился к тому очень тепло. Да к братьям-Ноям тоже.
— У нас бы не возникло бы повода для подобных распрей, — Нэа даже не задумался.
— Тогда бы брат должен был стать твоим непримиримым соперником, в этом весь смысл. И если бы вы были еще примерно равны в силах...
— Нет... Хотя Тысячелетний Граф — единственный, с кем стоило бы помериться силой. Даже ради интереса.
— А в этом был бы смысл? Хочешь знать, что не слабее? — Адам остановился и заглянул в лицо Нэа. Тот продолжал рассуждать.
— Когда двое близких людей схватываются насмерть, многое еще решают чувства. Если они настоящие, проверять кто сильнее таким способом очень глупо. А в той истории... одному можно было бы и уступить, — Адам метнул на него странный взгляд, но промолчал. Нэа смотрел в ответ, словно прикидывая в уме, смог бы Адам ему уступить.
Адам тоже призадумался об этом. Хотя он как-то и ляпнул в шутку, что готов признать власть Нэа над собой… — не Тысячелетнему жить по указке ребенка! Но перемен очень хотелось. Ведь они уже наступили в его жизни — радостные, наполнившие ее смыслом.
Через несколько минут оба уже тихо смеялись, и улыбки очень оживляли их лица — серые-серые.

***

Адам теперь нередко замирал у дверей, но не входил, наблюдая за младшим братом издалека. В последнее время в нем все чаще будто просыпалось что-то. Что-то проклятое, недоброе. Как будто сладкий голос шептал на ухо, что Адам растит себе настоящего соперника, что сам Тысячелетний Граф должен будет или пасть, или пойти за ним. Потому что Нэа если чего-то желал, то желал полностью и целиком, таким уж он был. И тоже был по своей сути, как и сам Адам, убийцей, творцом через кровь, а значит — разрушителем.
Но Адам боролся с собой, все чаще стараясь делать вид, что он — человек. До той самой поры, пока они с Нэа печально не распрощались.
Началась их трагедия с того, что Адам, следуя указаниям голосов, все чаще пропадал из дому. А Нэа начал отдаляться. Убивать. Обучившийся почти всему, что знал сам Граф, Нэа,Четырнадцатый, достиг самостоятельно, сбежав от него, словно от совершенно чужого. И лишь когда младший брат покинул его дом, Тысячелетний Граф, наконец, понял — у Нэа всегда были от него секреты. Указание на них нашлось среди личных вещей беглеца. Особые коды, тайники в комнате, шифры. Все говорило, что Нэа давно занимался чем-то тайным и непростительным. И скорее всего, давно вынашивал планы против всей Семьи, включая Адама.
Осознание, что их теплое, абсолютное доверие друг к другу существовало лишь в его голове, обострило боль и гнев Тысячелетнего Графа… нет, Адама, до предела.
Что-то, что раньше просыпалось в нем только изредка, теперь прочно угнездилось в его голове и кричало, и выло ему низким голосом, что он — идиот, что Четырнадцатый — проклятие, что следовало не учить его, уничтожить. Что следовало наказать его за дерзость, за наглость, за сладко-фальшивое "Адам".
К тому же об руку с Нэа шла смерть, он не щадил никого на своем пути. Взбешенный голос в голове теперь неустанно напоминал Адаму, что давно пора приструнить брата.
Но когда они вскоре после этого встретились лицом к лицу, Четырнадцатый заявил, что безумец из них двоих именно Тысячелетний Граф. Ни один из них не помыслил, что это просто их сила вошла в резонанс тогда, когда появившийся занять его место Ной достиг своего расцвета.
Прежде чем оба вообще успели подумать, тот, кто предупреждал Адама на ухо, как опасно было кому-то обретать силу, подобную Графской, пронзил Четырнадцатого мечом.
Потом Адам, не помня себя, побрел прочь, хотя Нэа был еще жив.
И плевать уже было, что где-то тут рядом могли находиться те, на чью компанию брат променял его, что сам Нэа еще дышит, — все равно ему недолго оставалось.
Темная Материя, давно ставшая неотъемлемой частью души Адама, защитила себя — у ее носителя-человека не было больше вероятного соперника. Никого, способного посягнуть на верховное право Тысячелетнего Графа — разрушение мира.
Голос над ухом больше не сводил с ума, теперь он пел нежную колыбельную. О том, что однажды мальчик уснет. Внимательно слушая ее, все еще не пришедший в себя Адам все еще брел куда-то, по пути ловя легкие снежинки рукой. Белоснежная лайковая перчатка в нескольких местах была запачкана красным-красным.

***

— Я одержал ее, Нэа. Но почему тогда не такую Кадмову победу, как при Фивах — со смертью обоих братьев?
Вот и снова выпал первый снег, и Адам отправился дышать им. Почему? Даже если было бы кому на это ответить, Тысячелетнему вряд ли нужен этот ответ, он сам уже определил его для себя. Мир, которому предначертано было исчезнуть от его рук, торчал перед глазами черной щетиной ветвей, нависал клочковатым, полным серости небом. Все вокруг казалось неприятным, а еще было зябко и одиноко.
И не было цели в том, чтобы так вот бродить, бурча себе под нос, словно спятивший глупый старик. К тому же, теперь Адам разлюбил зиму. И даже не каждый год он вообще вспоминал, что такое время года еще существует, чаще просто бездумно менял гардероб на теплый, если того требовала погода.
Но иногда как ребенок ждал первой пороши, словно чуда, будто в этом году на традиционной прогулке его будет сопровождать Нэа — растрепанный, сильно уставший от латыни и музыки, со смущенной, но открытой улыбкой, пахнущий цитрусами.
Но и в этом году Нэа не было, и не было больше смысла распинаться про полководцев древности, ошибку которых они не смогли повторить в полной мере — хоть цена победы и оказалась безумно высокой, Адам остался жить. Только после радостных, полных ярких чувств лет, проведенных в компании Нэа, стала ясна настоящая цена одиночества — спутника безграничных величия и власти.
Их Фивами были Ковчег, Семья, взгляды на мировой порядок. Но битва вышла краткой, неприятной для Адама.
Лишь для этого Нэа обязан был вернуться — чтобы они смогли повторить ее.
Адам старался, так старался быть хорошим братом. И Нэа тоже старался. Все рухнуло не по их вине, а лишь потому, что они не люди, оттого, что они не имели своей свободной судьбы, потому, что Тысячелетний унаследовал чужое безумие, а Четырнадцатый... Лучше не думать, что тот пережил, когда безумие и жажда крови вывернули наизнанку его светлую в прошлом душу, одинокую с рождения и до смерти. Такую же, как у самого Адама.
Вскоре Граф начал смотреть себе под ноги, сложив руки за спиной, словно заключенный на тюремной прогулке. Грузно ступая, он описал полный круг по аллее и засобирался домой, обнаружив под ногами свои же следы — глубоко продавленные, одинокие на дорожке. Словно закрашенные черным-черным.